В гробу Аниска будто выпрямилась, восковое лицо ее тонуло в цветах, лоб пересекала узенькая бумажная подоска венца.

Костя смотрел на нее с полатей, ему хотелось плакать, но слез не было.

Аниску унесли, и в избе еще долго пахло ладаном.

После смерти дочери Игната Савельевича будто подменили. Он помирился с сыном, невестки стали печь хлеб — и все повеселели, ожили.

Но мир этот однажды рухнул, когда их снова навестил Иван Пробатов. Он застал семью за обедом. На столе вместо поспешно убранного хлеба валялись заплесневелые сухари.

— Ну, как живешь, хозяин?

— Терпим,— ответил Игнат Савельевич.

— Терпим, говоришь?.. Так. Нужду, что ли, терпишь?

— И нужду, и тебя в избе,— со спокойной дерзостью отвечал Игнат Савельевич. Только блюдечко с чаем мелко дрожало на растопыренных пальцах.

— Значит, плохо Советскую власть переносишь? Не по нутру она тебе?.. Я ведь твой хлеб не для себя ищу, а для народа, от которого ты его запрятал... Неужто на плесневелые сухари перешел?

— И сухарям и отрубям будешь рад, коли довели до такой жизни...

— Теперь вижу — и в самом деле довели тебя! — Пробатов усмехнулся, покачал головой.— Я уж на что беднее тебя живу, а мне б такая пища в горло не полезла.

Он подошел к обитому цветной жестью сундуку, тронул его носком сапога.

— А здесь у тебя что?

— Погляди, коли не совестно,—сказал Игнат Савельевич и поставил блюдечко на стол,—Соль у меня там.

— Куда ж ты ее столько иодзанас?

— Лишнее но помешает. Самим много будет — скотине пойдет...

Пробатов взялся за железную дужку, приделанную сбоку сундука, и попытался оторвать его от пола.

— Что-то больно тяжела соль у тебя,— хмурясь, сказал он.— Воды ты туда подлил, что ли? Может, откроешь?

Игнат Савельевич поднялся, лицо его стало серым.

— Кто тебе дал право по чужим сундукам шарить? — ошалело закричал он.— Господи, что же это делается — среди бела дня лезут к тебе в карман, и ты терпи! Да доколе же будет такое самоуправство?..

— О правах не кричи,— сказал Пробатов.— Выше моих прав вообще нету... Так что давай ключи!

— Да нету там ничего, окромя соли,— заторопился Иг-цат Савельевич.— Дайте ему, пусть подавится!

— А ты без выражений. Я ведь с тобой миловаться не стану — не девка красная!

Он щелкнул ключом, от поворота которого словно заныло что-то в сундуке, открыл крышку. Сундук был полон соли. Пробатов взял со стола нож, ткнул его в соль.

— Поглубже-то у тебя что?

— Барахло там всякое...

— Поглядим...— протянул Пробатов.

Он быстро стал отгребать соль в одну сторону и обнаружил доски. Под ними белела вата. Пробатов вывернул одну доску, рассыпая соль по полу, разбросал клочья ваты, и Костя увидел с полатей тускло блеснувшие, смазанные жиром винтовки.

— А это ты для какого случая припас? — задыхаясь, крикнул Пробатов.— Или на облаву готовишься, вражина?

Пальцы его нырнули в карман штанов, и в руках его Костя увидел наган с вороненым сизоватым дулом.

— Собирайся,— тихо приказал он.— Пойдешь со мной! И тут Костя решил прийти на помощь Пробатову.

— Дяденька! Он тебя обманул! — крикнул он, свисая с полатей.—Он всех обманул!.. Голодом нас морил, а у самого полный чердак хлеба!

Охнув, села на лавку мать с вытаращенными от страха глазами, закричали невестки. Пробатов вскинул голову, и глаза его с этого момента уже не отпускали Костю.

— Вот и нашлась пропажа! — весело сказал он и ободряюще кивнул Косте.— Правильный парень растет!

— Не слушайте вы его! Не слушайте! — закричала жена старшего сына.— Он у нас умом тронутый!

Она рванулась к полатям, вся дрожа от злобы, голос ее перешел в сверлящий уши визг:

— Выродок несчастный!.. Зараза красная!.. Не жить тебе на свете! Не жить!

Пробатов грубовато оттолкнул ее в сторону, прикрикнул:

— А ну заткнись, кулацкая подворотня! Не вздумай парнишку тронуть — я с тобой шуток шутить не стану!.. У вас тут и вправду здоровому человеку свихнуться недолго.

Он вынул из сундука винтовки, пересчитал, сложил их на столе и велел сыновьям Игната Савельевича нести их в сельский Совет. Невесткам сказал:

— А вы заготовьте им харчей. Да и сами понемногу собирайтесь. Теперь вам предстоит долгая путь-дорога... Поедете, кроме мальчишки,— его я заберу от вас. В детдом определю.

Заплакала мать. Пробатов увел Игната Савельевича и сыновей. В избе стало тихо. Заунывно и тоскливо заныл оставленный на столе кипящий самовар.

Костя слез с полатей, кое-как добрался до лавки, ткнулся в колени матери.