— Мне показалось или ты на самом деле недоволен тем, что я тебе сообщил? — спросил он.

Анохин посмотрел в сторону, поверх головы Коробина, когда-то он перенял эту манеру от самого секретаря.

— К сожалению, я не могу принять это предложение...

— Ладно дурачиться! — Коробин нахмурился.— Мне не до шуток.

— Нет, я вполне серьезно.— В лице Анохина появилось неожиданно злое, даже хищное выражение.— Я прошу вообще освободить меня от работы в райкоме... Я хочу поехать учиться в Высшую партийную школу.

Когда до Коробина дошел смысл этих слов, первым желанием его было заорать на Иннокентия, ударить наотмашь, но он лишь бросился к окну, сцепил в замок руки и долго глядел на пустынную площадь перед райкомом, на кривую тень от коновязи, на бродивших там пестрых кур, потом медленно повернулся к Анохину.

— За кого ты меня принимаешь, Иннокентий Павлович? — Он вдруг осип от волнения.— Я же не барышня, чтобы поверить тебе, будто ты рвешься к науке!.. Ты просто испугался ответственности!

— О какой ответственности ты говоришь? — уклончиво ответил Анохин.— Были времена полегче, потяжелее, до уж об ответственности мы никогда но забывали!.. Я ведь с партийной работы не ухожу. Так что обвинять меня

в трусости глупо... А поучиться любому из нас не мешает.

— А я не отпущу тебя! Не дам своего согласия! — зло выкрикнул Коробин.— Посмотрим тогда, что у тебя из этого выйдет!

— А какой тебе смысл удерживать меня? — нервно потирая руки, спросил Анохин.— Моя жизнь здесь сложилась неудачно, а с тех пор, как от меня ушла Ксения, мне тут трудно работать. Если хочешь быть авторитетным, нужно жить так, чтобы о твоей личной жизни никто ничего не знал... Я приготовил документы, так что выносите решение на бюро, и я поеду...

— Ничего-о, еще потерпишь! Высшая партийная от тебя не уйдет! — Коробина снова захлестывала мутившая разум злоба, но он уже не противился ей.— Без теории пока обойдешься!.. Ты и так любого научишь, как надо руководить... А пышки и шишки разделим с тобой поровну!

— Ты меня с собой одной веревкой не вяжи, я только выполнял твои указания и подчинялся в порядке партийной дисциплины, даже тогда, когда был несогласен с тобой!

— Ну и сукин ты сын, Анохин! — Коробин с нескрываемым презрением поглядел на смиренно сидевшего в кресле человека, ужасаясь тому, что еще недавно считал его главной своей опорой.-— Значит, ты был слепым орудием в моих руках? Тогда, конечно, тебя надо не отпускать, но гнать, и гнать как можно скорее, чтобы ты тут не смердил!.. Корабль не тонет, а крысы уже бегут!..

— Ну ты!.. Говори, да не заговаривайся!..— Анохин рывком поднялся с кресла и предостерегающе поднял руку.— Не тебе передо мной выламываться, сам по горло сидишь в грязи, и никто это не знает лучше меня... Так что давай без паники, расстанемся по-хорошему...

Коробин не узнавал стоявшего перед ним человека — Анохина будто подменили, он говорил заносчиво и грубо, не скрывая антипатии и даже враждебности, заранее уверенный, что добьется своего. Все годы Иннокентий оставался в известной мере загадкой для него и только один раз, в Черемшанке, неожиданно приоткрылся. После того как им не удалось уломать Егора Дымшакова и мужик ушел из правления злой и непокорный, Анохин вдруг предложил: «А что, если подмочить его? До тех пор, пока мы Дымшакова не унизим в глазах односельчан, мы с ним не справимся. Поймать на чем угодно — на воровстве, на женщине, на подачке от Лузгина, и тогда он в наших руках!» —

«Но зачем? — возразил Коробин.— Он хоть и вредный мужик, но только заводила и демагог».— «Ни-че-е-го-о,— насмешливо протянул Анохин.— Не грех одного человека и замарать, если это пойдет на пользу всем!» Коробин понимал — Иннокентий верил, что с помощью лжи и подлости можно воздействовать на людей и даже воспитывать их. Значит, он был способен на все, чтобы выгородить себя, мог утопить кого угодно...

— Уходи! — тихо проговорил Коробин и снова отвернулся к окну.— Скажи в общем отделе — пусть приготовят какие нужно бумаги на бюро... И скатертью дорога!..

Анохин постоял за его спиной, словно раздумывал над тем, что ему сказать, чтобы унижение не было столь явным и чтобы последнее слово осталось за ним. Но, так, видимо, ничего и не придумав, он притворно вздохнул и пошел к двери. Но на пороге задержался и хмыкнул:

— Желаю успеха!

Коробин не пошевельнулся. Конечно, этот проходимец предрекал полный провал. Но еще посмотрим, кто будет в выигрыше!

Размеренно и мелодично отбили время стенные часы, и Коробин, придя наконец в себя, опустился на жесткий стул, уперся локтями в толстое стекло на столе, обхватил голову руками. Как же работать дальше? Кому верить? Один! Совсем один!

Правда, его окружало немало людей, многим льстило внимание секретаря, и он, чтобы не прослыть чинушей и бюрократом, допускал к себе подчас даже таких шептунов, которых откровенно не уважал. Коробииу доставляло удовольствие то, что он знает о человеческих слабостях и грехах тех, кто находился в подчинении у него, словно это делало его сильнее и неуязвимее, как будто он не только возвышался над этими мелкими, ничтожными страстями, но и застраховывал себя. Кроме того, это давало возможность предупредить многие непредвиденные неприятности, не говоря уже о том, что никто не осмелится обмануть его.