Мэнсон сказал, что разговор можно отложить до возвращения Руди. Тот поспешил возразить, что вернется не ранее, чем через год. Еще одна ложь, — но у Альтобелли не было ни малейшего желания в дальнейшем встречаться и разговаривать с Чарли Мэнсоном.

Перед тем как тот ушел, Руди спросил, как он попал к гостевому домику. Мэнсон ответил, что сюда его направили люди в большом здании. Альтобелли заявил, что ему не по вкусу, когда кто-то беспокоит его жильцов, и что он был бы весьма благодарен Чарли, если тот не станет делать этого в будущем. С чем Мэнсон и удалился.

На языке у меня уже вертелся самый главный вопрос, но перед тем, как задать его, я попросил Альтобелли описать Мэнсона, освещение на крыльце, кто где стоял в течение беседы. Поскольку он и ранее встречался с Чарли, никто не поставит под сомнение личность незваного гостя, но мне нужно было удостовериться в точности.

Только тогда я задал наконец свой вопрос и затаил дыхание, дожидаясь ответа. “Руди, а кто был в основном здании тем вечером?”

“Шарон, Гибби, Войтек и Джей”.

Четверо из пятерых погибших!Это значило, Мэнсон мог видеть кого-то из них — или всех сразу. До этого разговора с Альтобелли мы считали, что Мэнсон никогда не встречался с людьми, убить которых приказал.

“Руди, они все мертвы. Был ли там кто-то еще, кто мог бы подтвердить это?”

Руди немного подумал. Днем он и сам заходил в основное здание, чтобы вернуться в гостевой домик буквально за несколько минут до прихода Мэнсона. “Я не уверен, — протянул он, — но, по-моему, Хатами там тоже был”.

Иранец Шахрок Хатами был личным фотографом Шарон и другом обоих Полански. Руди знал, что Хатами находился в доме тем вечером — он фотографировал Шарон, собиравшую вещи накануне перелета в Италию.

“Я не хотел бы появляться в суде, мистер Буглиози”, — внезапно сказал Руди.

“Могу это понять. Если я как-нибудь сумею избежать этого, то не вызову вас. Но, если смотреть на вещи реалистически, учитывая важность того, что вы мне сообщили, мне, наверное, все-таки придется привлечь вас как свидетеля”. Мы довольно долго обсуждали с ним эту перспективу, прежде чем я передал Альтобелли повестку.

Затем я попросил его: “Расскажите мне о Шарон”.

За то короткое время, что они были знакомы, отвечал Руди, она вызвала в нем большую симпатию. Шарон была красивым человеком. Разумеется, она обладала великолепной внешностью, но под этим словом он подразумевал и нечто другое. В ней были какая-то теплота, открытость, которые Руди почувствовал сразу после их знакомства, — но эти качества Шарон за всю ее карьеру в кино ни одному режиссеру не удалось перенести на экран. Они часто и подолгу разговаривали. Она называла усадьбу 10050 по Сиэло-драйв “мой дом любви”.

Затем Руди рассказал мне кое-что, по его словам, не известное более никому. Я знал, что никак не смогу использовать эти сведения на процессе: то был пересказ чужой реплики, и, хоть из этого правила и прежде бывали исключения, на суде нельзя давать показания “чужими словами”. Тем более, такие показания.

Во время полета в Рим Шарон спросила у Руди: “А тот пронырливый малый возвращался вчера?”

Значит, Шарон все же видела Мэнсона, пронырливого маломерка, который четыре с половиной месяца спустя срежиссирует ее убийство!

Должно быть, между ними произошло что-то, спровоцировавшее подобную реакцию. Какая-то мелкая стычка, конфронтация. Может ли быть, что Войтек, обладавший непредсказуемым характером, вступил с Мэнсоном в спор? Или, возможно, Мэнсон бросил Шарон какое-то оскорбление — а Джей поспешил защитить ее?

Я позвонил в ДПЛА и попросил найти Шахрока Хатами.

Лейтенант Хелдер связался с другом полковника Тейта, который, в свою очередь, отыскал Хатами. Я беседовал с ним в собственном офисе. Иранский фотограф очень эмоционально описал мне, насколько ему нравилась Шарон. “Не романтично, но… — он извинился за свой ломаный английский, — когда один человек бывает любить качества, которые есть у другой человек”.

Я сказал ему, что, по-моему, лучше эту мысль и не выразишь.

Да, однажды он послал кого-то в задний домик. Один раз. Шахрок не помнил даты, но это случилось за день до того, как Шарон улетела в Европу. Дело было днем. Он посмотрел в окно и увидел шедшего по двору мужчину; тот озирался, словно не знал, куда идет, но вел себя нагловато, словно ему принадлежало все кругом. Манеры этого человека рассердили Хатами, и, выйдя на крыльцо, тот поинтересовался, что ему тут надо.

Я попросил Хатами описать мужчину. Невысок, как Роман Полански (рост Поланского — пять футов пять дюймов; Мэнсона — пять футов два дюйма), лет под тридцать, тощий, с длинными волосами. Какого цвета волосы? Темно-русые. Бороды не было, но, похоже, ему уже следовало бы побриться. Как Хатами разглядел все это? Он спустился с крыльца, чтобы загородить мужчине дорогу; они стояли, самое большее, футах в трех-четырех друг от друга.

За исключением возраста — Мэнсону было тридцать четыре, но его легко можно было принять за человека помоложе — описание совпало.

Мужчина сказал, что он ищет кого-то, и упомянул имя, которое Хатами услышал впервые.

Не Терри ли Мельчера он упомянул? — спросил я. Возможно, ответил Хатами, но, правду сказать, он не помнит. В то время имя Мельчера ни о чем ему не говорило.

“Это резиденция Полански, — сказал ему Хатами. — Это не то место. Может, люди, которые вам нужны, живут там, — показывая в сторону. — Ступайте на задний двор”.