Она слушала очень внимательно и долго молчала. Она продолжала молчать и тогда, когда к ей выложила все до конца, и смотрела мне прямо в глаза. Это было даже неприятно.

— А тебе не кажется, что Ева взрослая для удочерения? — спросила она наконец.

— Ни о каком удочерении речи нет, у нее есть мать. И отец у нее есть, только из-за матери она с ним не видится. Я не очень во всем этом разбираюсь и знаю об их отношениях только со слов Марии. Когда пани Моравкова бывает дома, Мария часто ходит к ней. А еще к нам приходила Женщина — инспектор опекунского совета — ясно, что из-за Евы.

— Как же Мария тебе не объяснила, что нужно для этого сделать? Я даже удивляюсь.

— Но я с ней не говорила, я хотела раньше посоветоваться с тобой.

— Со мной? Странно.

И мама снова посмотрела на меня долгим, непонятным взглядом.

Потом выпила полный стакан сока, облокотилась о стол и спросила:

— А что скажет Мила?

— Я сама боюсь, — призналась я. — Ты лее знаешь ее.

— Да, — сказала мама. — Похоже, я знаю, что она ответит.

Конечно, известно, что скажет Мила.

— Вот новость! Первый раз в жизни Жирафка придумала что-то путное.

— Еще чего! — не удержалась я.

— Опять ссорятся! — засмеялась мама.

Она полулежала в кресле, задрав ноги на стол. На голове — холодное мокрое полотенце. Все это ей очень шло.

— А я-то думал, что ты наконец выросла, — проговорил папа.

— Тебе мало, ты хочешь, чтобы я еще подросла?

— Папа имел в виду не твой рост, а твою зрелость, — сухо и ядовито прокомментировала Милуш.

— И что Ева подумает о нас? — прошептала мама. Чтобы ее обнять, мне пришлось опуститься на колени. Мама спрятала лицо у меня в волосах.

— Ты только подробно узнай, что надо сделать. Не помешает ли, что мы живем в разных городах? А ты хочешь вернуться? Я боюсь, что не хочешь. Ну ладно. Как только кончится этот сумасшедший дом, я позвоню Марий. Наверное, она в курсе дела. Еве пока ничего не говори, потому что неизвестно, получится ли. Однако я думаю, что в ее возрасте главное не проблемы, связанные с органами опеки, а совсем другое.

— Но Еву и эта проблема мучит, — заметила я. — Прямо удивительно: наша Лени переживает не за себя, а за кого-то другого! — воскликнул папа с иронией.

Мама взглянула на него с упреком, но не успели они вступить в спор, как вмешалась Милуш в полном соответствии со своим характером:

— Ничего, за два дня не замучается.

— Да, сейчас не время мучиться, — сказала мама. — Вы знаете, в нашей группе есть одна цыганка. Замечательная девушка! Вот она приходит ко мне и говорит, что приехала ее родня из Словакии, хочет на нее посмотреть, и попросила меня достать билеты. Я, понятно, говорю, что попробую, а она потребовала шестьдесят билетов!

— Ладно, я пойду, — сказала я. На меня опять перестали обращать внимание.

— У меня есть для тебя билет, — сказала мама вместо прощания. — Пойдешь смотреть?

— Не беспокойся, билет у меня есть. Я буду репетировать с девушками и постою там минутку, ладно уж.

Так и быть, постояла я немножко. Тут мне и рост пригодился — по крайней мере, все видно. Тем, кто стоял за моей спиной, пришлось гораздо хуже. Они там коридор сделали. Странно, никто не ругался, никто не требовал, чтобы я нагнулась. Это вообще был день чудес. Когда мы поднимались в гору на стадион, нас даже автобус подождал.

А вообще, это был день, полный глупостей. Моих, конечно, глупостей. Я так устала, что ног под собой не чувствовала. Ясно, от глупости — могла бы спокойно сидеть на трибуне.

— Неужели не видишь, какая красота? Прямо плакать хочется! — Это ко мне подошла мама.

— Точно, мне плакать хочется, как я устала. Правда, надо было пойти и сесть на трибуне, — сказала я, отвернувшись, чтобы не видеть сияющее мамино лицо. — Однако не надейся, в группы общефизической подготовки я не пойду, — продолжала я свирепо. — Я еще не окончательно свихнулась!