Ричард Баретт снимал комнату в старом грязном доме. На лестнице и в коридоре пахло дешевым виски и едой. Я уже собрался было постучать в дверь его номера, но услышал громкие голоса и затаился.

— Через неделю премьера, а для меня нет роли! — бушевала Голди (не узнать ее голос было невозможно). — Ты водишь меня за нос, Ричард! Учти, мой милый, ты играешь с огнем. Я тебе не девица из театра, с которыми ты привык иметь дело.

— Я хотел сделать сюрприз…

— Хочешь бросить меня ради этой старой кошелки, толстухи миллионерши? — обвиняла девушка. — Я знаю, ты крутишь с ней любовь. Я права, ты спишь с ней? Ну-ка отвечай немедленно, ты спишь с ней?

— Не впутывай сюда миссис Маккалло, — послышался робкий голос Ричарда Баретта.

Голди зло расхохоталась, и я хорошо представил, как блеснул ее знаменитый золотой зуб. У меня вновь пробежал холодок по спине. Я вообразил, каково сейчас Баретту, и пожалел его.

— Ты этим, мой милый, как раз и занимался — старался, чтобы она не узнала о моем существовании. Боишься, что я ей не понравлюсь и она не даст тебе денег…

Значит, так, мистер Ричард Гамлет Баретт! Слушай внимательно сюда, я повторять не буду. Обещал роль — так изволь выполнять обещание. Иначе пеняй на себя.

Я тебе такую жизнь устрою — пожалеешь, что появился на этом свете.

— Голди, — взмолился Баретт со слезами в голосе, — я всю жизнь ждал этого случая и не могу рисковать. Ну пойми меня, войди в мое положение. Это ведь великий Бродвей, а ты еще неопытная актриса. У тебя нет опыта…

— Неопытная!.. — от возмущения у Голди перехватило дыхание. — Если я не получу роль, то пойду к этой богатой дряни и расскажу, что между нами было. И тогда посмотрим, даст она тебе деньги или передумает. Или попрошу своих знакомых хорошенько проучить тебя. А знаешь, пожалуй, я сделаю и то, и другое.

— Но Голди…

— Разговор окончен! Завтра вечером я уезжаю вместе с тобой и с подписанным контрактом в Нью-Йорк. В контракте будет черным по белому написано, что я играю в бродвейском спектакле об этом Гамлете. Тебе понятно, что я сказала?

— Хорошо! — сдался Ричард Баретт. — Твоя взяла. Не волнуйся, будет у тебя роль. Успокойся, ты будешь выступать на Бродвее.

— Только учти, мне подачки не нужны. Это будет настоящая большая роль, о которой напишут потом во всех газетах, а не какая-то там ерунда без слов!

— У тебя будет настоящая роль. Обещаю! Настоящая большая роль, о каких пишут в газетах.

Решив, что сейчас не самое подходящее время для интервью, я ушел…

Через день после отъезда Ричарда Баретта хозяйка дома, в котором он снимал комнату, почувствовала, что к неприятным запахам кислой капусты и сохнущего белья в грязном коридоре примешивается еще один, даже более неприятный, хотя это и трудно представить. Постояльцы жаловались на сильную вонь на втором этаже.

Новый «аромат» привел пожилую женщину к комнате Ричарда Баретта. Она открыла дверь своим ключом и увидела большой сундук, в котором он хранил театральные костюмы. Похоже, запах исходил оттуда. Замка на сундуке не было. Домовладелица осторожно подняла крышку и заглянула внутрь. Тишину разорвал ее испуганный крик. Забыв про свой застарелый артрит, она помчалась вызывать полицию.

Когда мне сообщили, что в комнате Баретта обнаружен труп, я бросился на место происшествия. При виде обезглавленного женского тела, которое лежало в сундуке, мне стало не по себе, к горлу подступил комок. На своем недолгом тогда еще журналистском веку я повидал уже достаточно всяких ужасов, но тел без головы мне еще видеть не доводилось.

— Этого следовало ожидать, — с тяжелым вздохом прошептал я.

— Чего следовало ожидать? — спросил сержант Эметт, как раз в этот момент вошедший в комнату Баретта.

Мы были знакомы. Джордж Эметт уже не один год работал в отделе по раскрытию убийств, а я, кроме культуры, вел еще и полосу криминальных новостей.

Узнав о разговоре, подслушанном мною несколько дней назад в коридоре у двери Баретта, Джордж Эметт изумленно покачал головой. Вскоре мы уже мчались на железнодорожный вокзал. При помощи его полицейского жетона нам удалось взять билеты на восьмичасовой экспресс до Милуоки, где в этот вечер Ричард Баретт должен был играть Гамлета. Это был его последний спектакль перед долгожданной премьерой в Нью-Йорке.

— Не может быть, — изумленно пробормотал Эметт после того, как я поделился с ним своими соображениями. — Он что, сумасшедший? Нормальный человек на такое никогда не пойдет.

— Сумасшедший, да еще какой! — подтвердил я. — Но заметьте, в этой истории прослеживается не только сумасшествие, но и очень здравый и очень холодный ум. Не забывайте, что премьера на Бродвее — дело всей жизни Баретта. Он пятнадцать лет ждал этой возможности и сейчас не позволит никому и ничему встать у него на пути.