Дело было в том, что московский офис компании отказался подчиняться уехавшему в эмиграцию в Лондон председателю правления компании Стивену Тиди и демонстрировал лояльность новому хозяину основных активов — «Роснефти». Василий Алексанян был назначен Тиди и собирался вернуть ему контроль над компанией.

До назначения он два года ходил на допросы по различным делам «ЮКОСа», и никаких претензий к нему не было.

«На допросе 22 марта следователь мне заявила, чтобы я держался подальше от этой компании, причем это было сделано без стеснения, в присутствии моего адвоката, — рассказал он журналистам газеты «Коммерсант» за несколько часов до задержания. — После того как я сказал, что не собираюсь покидать «ЮКОС», мне с усмешкой ответили, что первый раз видят человека, который добровольно просится в тюрьму». «А раньше следователи мне говорили, чтобы я побеспокоился о ребенке и своем здоровье. Они сказали: оно же у вас и так слабое».

В сентябре того же года у Алексаняна диагностировали СПИД в тяжелой стадии, которым он, возможно, заразился во время хирургической операции до заключения. Лечения ему не предоставляли. Само собой, тюремные власти обвинили Алексаняна в том, что он сам отказывался от лечения.

А как же? Или вы еще сомневаетесь в том, что унтер-офицерская вдова исключительно сама себя высекла? И вовсе это не дело рук Городничего.

Во время заключения состояние Алексаняна значительно ухудшилось: он практически ослеп, заболел раком печени, туберкулезом и еще одним смертельным заболеванием — лимфомой.

В условиях СИЗО лечение уже было невозможно, а в переводе в гражданскую клинику ему отказали, несмотря на три предписания Европейского суда.

22 января Верховный суд рассматривал кассационную жалобу адвокатов на продление Алексаняну содержания под стражей. Василий Георгиевич выступал по видеоконференции из СИЗО. Он стоял, тяжело опираясь на стол, и иногда начинал кашлять.

«Я хочу прекратить инсинуации по поводу отказов от лечения, — начал он. — Тому, кто это утверждает, я хочу отдать свое тело на 10 минут, чтобы он те муки адовы пережил, которые я переживаю. Только умалишенный человек может такое говорить. Чтобы он от боли на стенку лез, и ему не помогали никакие лекарства. Пусть у него совести хватит мне в глаза посмотреть». [193]

«28 декабря 2006 года меня под предлогом ознакомления с какими-то материалами вывозят в здание Генеральной прокуратуры, — продолжил он. — Я объясняю, почему я до сих пор в тюрьме, и для чего я сижу, умирая здесь. И следователь Каримов Салават Кунакбаевич лично, как оказалось, тогда он только готовил новые абсурдные обвинения против Ходорковского и Лебедева, предлагает мне сделку.

Адвокаты здесь присутствуют. При них меня привели к нему, нас оставили одних. Он мне сказал: руководство Генеральной прокуратуры понимает, что вам необходимо лечиться, может быть, даже не в России, у вас тяжелая ситуация. Нам, говорит, необходимы ваши показания, потому что мы не можем подтвердить те обвинения, которые мы выдвигаем против Ходорковского и Лебедева. Если вы дадите показания, устраивающие следствие, то мы вас выпустим.

И предложил мне конкретный механизм этой сделки. Вы пишите мне заявление, чтобы я перевел вас в ИВС на Петровке, 38, и там с вами следователи недельку или две активно поработают. И когда мы получим те показания, которые устроят руководство, мы обменяем их, как он выразился, подпись на подпись, т. е. я вам кладу на стол постановление об изменении меры пресечения, а вы подписываете протокол допроса. При этом он меня всячески убеждал это сделать и демонстрировал мне титульные листы допросов якобы других лиц, которые согласились помогать следствию. Но я не могу быть лжесвидетелем, я не могу оговорить невинных людей, я отказался от этого. И я думаю, какое бы ужасное состояние мое ни было сейчас, Господь хранит меня, потому я этого не сделал, я не могу так покупать свою жизнь».

Наконец судья разрешил Алексаняну сесть.

«Дальше мне резко ухудшили условия содержания, — продолжил Василий Георгиевич. — Вот этот изолятор СИЗО № 99/1 — это спецтюрьма, она вообще не публичная, ее еще найти надо. Там сидит не больше ста человек в самый пиковый период. Меня в таких камерах держали! Они еще Берию помнят и Абакумова! Там плесень, и грибок, и стафилококк съедают заживо кожу вашу. Это при том, что люди знают, что у меня иммунитет порушен. Это фашисты просто!»

Судья попытался перебить его, но Василий продолжал:

«Я прошу меня выслушать. Вы меня извините, Ваша честь, я перед Верховным судом тоже не в первый раз, и каждый раз мне добавляется один, два, три диагноза, сколько может выдержать человек?! В апреле месяце [194] следователь Хатыпов — я называю фамилию, потому что эти люди когда-нибудь должны понести ответственность, — говорит моей защитнице, присутствующей здесь: пусть он признает вину, пусть он согласится на условия и порядок, и мы его выпустим. Все это время, между прочим, мне не то что лечение не назначали, меня не хотели вывозить даже на повторные анализы. Это пытки, понимаете. Пытки! Натуральные, узаконенные пытки!

Я отказывался от лечения! Это бред! Вы меня сейчас видите по телетрансляции, видимо, в черно-белом изображении. Если бы вы сейчас увидели в зале суда, вы бы ужаснулись. У меня на лице написаны следы от последствий тех заболеваний, которые я ношу на себе».

«В июне месяце [195] тяжелое обострение началось. Три недели каждый день я умолял, чтобы меня вывезли к врачу. А они вместо этого даже ограничивали передачу мне обычных лекарств, которые боль снимают, болевой шок. Понимаете, что они делали! Дьявол в деталях. Меня морили голодом, холодом, я год одетый спал. Два градуса, три градуса. Вода по стенам течет. Плесень. Это XXI век. Вы что делаете! Ну, не вы, а власти. Что делаете?!»