«Причины, по которым использовались различные юрлица, — говорил он в своих показаниях, — это удобный инструментарий для работы в компаниях. Отдельные юрлица позволяют сегментировать ответственность…, но главное что разнесение товарных потоков по разным юрлицам позволяло разносить нам налоговые платежи по различным юрисдикциям. В том числе по тем, где предоставлялись налоговые льготы. Но мы так делали далеко не всегда и по двум причинам всегда. Первая причина: среднеотраслевой уровень выплаты налогов на тонну добытой нефти — это святцы для нефтяных компаний. Если ты не дотягиваешь до этого уровня — тебе жизни не дадут! Это отслеживалось Министерством по налогам и сборам. Сумма налогов, которые мы должны были заплатить, нам была известна. Более того, до 98–99 года действовали так называемые налоговые соглашения между нефтяными компаниями и Министерством по налогам и сборам, где мы указывали в абсолютных величинах сумму налога, которую обязуемся уплатить в том или ином квартале. О чем мы сейчас говорим вообще?! Или это уже все забыли? Это была первая причина, налоги все равно надо было платить, а вторая причина — мы разносили налоги по регионам, с которыми надо было поддерживать отношения. Не заплатить налог в регионе — это значит рассориться с местной администрацией и подорвать себе сбытовой регион. И никакая компания «ЮКОС» в этом не необычная. У «Газпрома» такая же история, у «Роснефти», «Лукойла» такая же история! Никому выпасть из строя никто никогда не позволял»…

Следующим кульминационным моментом процесса был, несомненно, допрос Алексея Дмитриевича Голубовича в январе 2010-го.

В нем был даже не Шекспировский, а почти архетипический драматизм, как в любой истории предательства: от Иуды Искариота и Ганелона до Фуше и Талейрана.

Вернувшись из суда после его второго допроса, я даже принялась перечитывать «Песнь о Роланде».

Для сравнения.

И убедилась, что моральный прогресс все-таки есть. В старинных источниках основными причинами предательства называют корысть и честолюбие, в наше время актуальнее трусость. И что ни предатель — то поневоле. Хотя и те древние причины, увы, никто не списывал со счетов.

Но по порядку.

Первый допрос был 19 января. Алексей Дмитриевич встал на свидетельскую трибуну в трех шагах от меня.

Худощав, даже изящен, одет в щегольской костюм и яркий галстук. Сдержан и говорит с типичной интеллигентской интонацией.

Пожалуй, он мне понравился, несмотря на все, что я о нем знала.

Он мне симпатичен.

Пока.

В первый день он меня не разочаровал. Когда речь шла об обмене акций дочерних компаний ВНК, упомянул и о защите активов от рейдерской атаки и об обмене акций по рыночным котировкам, как эквивалентном обмене. И о том, что дело против сотрудников «ЮКОСа» заказное.

Умный и компетентный человек говорил правду. Приятно и слушать и смотреть.

Правда, честь изобретения схемы обмена великодушно уступил Василию Алексаняну, но не прямо, не в лоб, оставляя лазейку для самооправданий: «Я не могу вспомнить персонально, кто изначально это придумал. Мы исходили из записок, которые приходили нам из правового управления. Начальником управления тогда являлся Алексанян».

Этот пассаж слегка испортил впечатление.

Потом речь зашла о трансфертных ценах. «Были Дарт и иже с ними, которые говорили, что вот «ЮКОС» плохой и использует трансфертные цены, но все это больше похоже было на голословные утверждения», — сказал Голубович. «А с самим Дартом вы встречались?» — спросил прокурор Лахтин. «С ним никто не встречался, — заметил Голубович. — Он жил на яхте…».

На том первом допросе Голубович был весел, много смеялся и то и дело смотрел на аквариум с подсудимыми.

«Вам смешно?! Вы соскучились по Ходорковскому?!» — громко спросила прокурор Ибрагимова.

«Это намек?» — среагировал Голубович.

«Вы при ответе на каждый вопрос смотрите на него! Если вам вопрос непонятен, спросите у судьи! И не надо смеяться!»

«Мне действительно непонятен вопрос. И мне действительно смешно слышать такие вопросы!»

В шестом часу вечера, когда заседание подходило к концу, Ходорковский сделал краткое заявление: «Я прошу уважаемый суд неким образом, не знаю как, оградить свидетеля в день перерыва и другие дни допроса от возможного, на мой взгляд, воздействия… кхм-кхм… лиц, сотрудничающих со стороной обвинения. И его юристов тоже».

«У нас тоже такая же просьба! — вскочила Ибрагимова. — Мы просим оградить свидетеля от лиц, подчиненных Ходорковскому!».

Зал засмеялся.

«А как? Как оградить? — недоумевал судья. — Дома посадить?».

На обратном пути я думала, что на следующем заседании меня ждет шекспировская сцена: Алексей Дмитриевич смотрит в «аквариум», бьет себя кулаком в грудь и говорит: «Моя вина, Михаил Борисович! Простите!»

«Сегодня я вернусь домой», — думала я и вычеркну фразу Шахновского о том, что Алексей Дмитриевич — трус.

Вычеркивать не пришлось.

На следующем заседании Голубовича как подменили.

«Можно маленькое заявление сделать… — попросил Алексей Дмитриевич, едва поднявшись на свидетельскую трибуну 21-го января. — Я во вчерашней газете прочитал… цитируют тут уважаемого адвоката Клювганта, где он говорит, что в суде я признал действия руководителей «ЮКОСа» с акциями ВНК не только законными, но и необходимыми, и что я признал, что они обменивались по справедливой оценке. Но я хотел сказать, что не делал таких признаний…

Я вследствие этого получаю большое количество звонков от СМИ, вижу публикации с недостоверной информацией, что я якобы был обвиненным по делу ВНК, якобы нахожусь под программой защиты свидетелей, что не соответствует действительности, все это наносит мне существенный ущерб, я это воспринимаю как давление на свидетеля, прошу защиту воздержаться от таких комментариев по крайней мере до завершения моих показаний, тем более что по оценке акций в ходе обмена никаких заключений не делал и не мог сделать, потому что не видел оценки — мне ее не предъявляли, мои комментарии касались того, каким образом размещался заказ в МЦО на проведение оценки, а не того что там было написано». [250]