Но драгоценная кумушка молчала, и отец Иван только теперь заметил, что старушка, накушавшись, уснула, сидя в кресле. Голова ее склонилась на грудь, руки покоились на коленях, на щеках от выпитой тминной играл детский румянец, а впалые губы сложились в тихую, счастливую улыбку.

Вошел Потапыч, посмотрел на уснувшую Анфису Ивановну и проговорил шепотом;

— Започивала никак?

— Започивала, — прошептал отец Иван: — утомилась, бедная!.. — И, любовно посмотрев на старушку, прибавил:

— Вот они, лета-то, что значат!.. И рассказ интересный был, а она все-таки заснула! Что ей! Немного надо! Помолится, покушает, поговорит и счастлива!.. Ах! блаженный возраст, счастливое детство!..

Услыхав, что вдруг все смолкло, Дарья Федоровна перепугалась и тоже пришла в залу. Она взглянула на Анфису Ивановну и, обратись к отцу Ивану, спросила шепотом:

— Започивала?

— Започивала.

— Уж вы не тревожьте ее… Пусть отдохнет. Ведь она, бедненькая, всю ночь не спала…

И затем, осторожно подставив стул к Анфисе Ивановне, Дарья Федоровна вынула из кармана чистый платок и принялась отмахивать мух от уснувшей.

Отец Иван благословил старушку, еще раз с улыбкой посмотрел на нее и вместе с Потапычем вышел осторожно из комнаты.

— А к вам, батюшка, от станового сотский приехал, — проговорил Потапыч, когда оба они были в передней.

— Это зачем? — испуганно спросил отец Иван. И в ту же минуту ему пришло почему-то в голову полученное из Москвы письмо.

— Не могу знать-с, — ответил Потапыч: — сотский там на крыльце дожидается.

— Ты ко мне? — спросил отец Иван сотского, выходя на крыльцо.

— Так точно-с.

— Зачем?

— Не могим знать-с! Пристав послал. «Ступай, говорит, попроси ко мне батюшку, очень, мол, нужно».

— А становой где, у меня, что ли?

— Никак нет-с, в волостной конторе. Они подати, значит, выколачивать приехали, так теперь сход собрали.

— Ладно, сейчас буду.

И действительно, немного погодя лошади были поданы, и отец Иван попрежнему, вместе с дьячками, книгой и водосвятной чашей, покатил по дороге, ведущей в село Рычи.

Между тем становой (фамилия которого была Дуботолков), приехавший, по выражению сотского, выколачивать подати, успел уже собрать к себе всю волость и, допрашивая каждого домохозяина, почему им не внесены подати, составлял опись имущества, обещаясь через две недели снова приехать и, в случае невнесения податей в этот, назначенный им срок, продать все с аукциона до последней нитки. Народ галдел, охал, ахал, но, не имея денег, все-таки не мог придумать; как выцарапаться из таковой напасти. Вокруг волостного правления собралась такая громадная толпа и в толпе этой стоял такой стон, что можно было подумать, что в Рычах происходит ярмарка.

Сам становой Дуботолков (фамилию эту он получил в семинарии, потому что говорил — словно дуб толок), громадный и толстый мужчина в форменном мундире со жгутами на плечах и с лицом, напоминавшим морду бульдога, сидел за письменным столом, с длинной трубкой в зубах и, поминутно выпуская изо рта облака табачного дыма, допрашивал старосту о количестве имеющегося у крестьян скота.

— Ну! — кричал он: — говори! У Ивана Булатова много ль лошадей?

— Одна, ваше превосходительство.

— Молчать! — заорал становой, ударяя кулаком по столу. — Сколько раз тебе толковать, дураку, что я не превосходительный, а просто высокоблагородный. Дослужишься с вами до генерала, как же, дожидайся! С вами, чертями, и последний чинишко как раз отнимут. Ну, сколько лошадей?

— Одна, вашескородие.

— Коров?

— Тоже одна.

— Овец?

— Овечек у него нет, вашескородие.

— Это почему?

— Кто ж его знает!

Становой поднял голову и, окинув молниеносным взором толпу, крикнул:

— Где этот Булатов? подать его сюда!

— Здесь я, — отозвался мужик.

И, протискавшись, он подошел к становому, поклонился и проговорил:

— Здравствуйте…

— Мое вам нижайшее почтение, — подхватил становой, комично вскакивая с места и еще комичнее раскланиваясь с растерявшимся Булатовым. — Садитесь, пожалуйста…

Но вдруг, переменив тон и вытянувшись во весь рост, крикнул грозно:

— Почему нет овец? а, почему?

— У меня-то?

— Известно у тебя, скотина! — заревел становой, затопав ногами. — Говори! Почему овец нет? Пропил, каналья!..