Они остановились перед низким каменным строением. Солнце обжигало их непокрытые головы. Измученные голодом, усталостью, жаждой, пленники едва представляли себе, где они находятся.

Им развязали руки. Подталкиваемые пинками и прикладами, они входили в дверь и валились на твердый земляной пол где попало. Завизжали ржавые петли, громко хлопнула дверь, загрохотали засовы. Люди ни на что уже не обращали внимания. Они лежали на грязном полу, облегченно вздыхая, наслаждаясь блаженной тьмой после палящего солнца. Со стороны могло показаться, что на полу валяются груды старого тряпья…

Захар пришел в себя от резкого звука отодвигаемой заслонки. В оконце, прорезанное в двери на уровне глаз, чья-то рука сунула еду и кожаное ведро с водой; к ручке ведра была привязана жестяная кружка. Захар успел заметить, что на дворе уже сумерки. К его невыразимой радости, кроме сушеных кукурузных зерен, им дали по ломтю сладкого, сочного арбуза.

В полутьме, на ощупь они разделили еду поровну. Порции были скудные, как обычно. Алеуты ели арбуз вместе с коркой и с семечками.

Потом пленники уселись в кружок, чтобы обсудить свое положение. В их тюрьме не было окон. Воздух поступал только через щель под дверью шириной в полпальца. Они решили по очереди ложиться головой к этой отдушине, по трое за один раз. Часть драгоценной питьевой воды они израсходовали на то, чтобы смягчить и расслабить ножные путы. Они смочили свои головные повязки и обвязали ими отекшие ноги там, где они уже начали гноиться под кожаными путами. Несмотря на сапоги, щиколотки Захара стерлись до живого мяса. С каждым шагом в пути петли затягивались все туже, и теперь ременные узлы были тверже железа. О том, чтобы снять сапоги, нечего было и думать.

Время шло, но Захар не знал, день теперь или ночь. Его мутило от удушливой вони в камере, блохи ели его поедом. Мучительно болела голова. Захар решил, что их оставили умирать в этой вонючей каменной коробке.

Но вот пришел его черед лежать у щели под дверью и вдыхать свежий, прохладный воздух. После короткого сна он ощутил прилив бодрости и надежды. Захар уселся и сказал, обращаясь в темноту:

— Ну, вот что! Нам нужно выбраться отсюда!

леуты реагировали на его слова еще медленнее, чем обычно. Сидя в зловонной тьме, Захар слышал, как они откашливаются, что-то бормочут. Кто-то начал было говорить, но тут заскрипели дверные засовы. Завизжали железные петли. Массивная деревянная дверь медленно растворилась. Поток солнечного света ослепил Захара, сердце его заколотилось.

На фоне золотого сияния видны были только неясные черные силуэты. Тайин, прихрамывая, вышел вперед.

— Они говорят: «Выходи».

Захар вышел вместе с остальными, жадно вдыхая горячий свежий воздух. Двое из алеутов выбрались на четвереньках, остальные еле передвигали окровавленные ноги. Захар чувствовал сырость в сапогах от гноящихся ран на лодыжках.

Постепенно глаза привыкали к яркому свету. Перед ними стояли двое. Священник в рясе, круглый, румяный, загорелый, голова тоже круглая, с тонзурой на макушке. Рядом с ним — офицер, поджарый, мускулистый, над аккуратной бородкой нависал крючковатый нос. За этой парой стояли солдаты в синих мундирах, с ружьями наизготовку.

Тайин заковылял было к священнику. Обмахиваясь соломенным веером, священник крикнул ему что-то. Тайин попятился:

— Он говорит: «Поди прочь. Воняешь, как дохлая рыба».

Захар окинул взглядом просторную площадь, окруженную глинобитными стенами. Здесь были десятки зданий: дома, бараки, церковь с длинным портиком. За исключением каменной тюрьмы, все здания словно выросли прямо из этой твердой, скудной глинистой почвы. И нигде ни деревца, ни листочка. Казалось, все эти иссушенные зноем глинобитные строения вот-вот готовы рассыпаться под палящими лучами солнца.

Тайин внимательно вслушивался в слова офицера; вслед за офицером говорил священник. Оба старались говорить медленно и внятно. Тайин отвечал им на спотыкающемся испанском языке, потом повернулся к товарищам:

— Говорят: мы крали корову, потому наказание. Будем здесь работать.

Офицер засыпал Тайина вопросами. Алеут то и дело поминал в своих ответах название корабля. Священник размеренно обмахивал веером свое одутловатое лицо. Этот коротышка был круглый и румяный, как наливное яблочко. Однако острые серые глазки, спрятанные в мясистых складках, были твердые, как мушкетные пули.

— Скажи им, чтобы сняли путы, — сказал Захар, мрачно глядя себе под ноги. Его шатало от боли и слабости. — Они нам скоро ноги перепилят.

— Я сначала раньше говорил, — отвечал Тайин.

Он тоже покачивался на распухших ногах.

Испанцы не спешили. Мимо проходили индейцы: мужчины в рваных синих штанах и женщины, закутанные в бесформенные хлопчатобумажные платья, — с любопытством поглядывая на вновь прибывших. Наконец офицер и священник удалились.