Восьмилетний Гриша оказался серьёзным, спокойным Мальчиком, но избалованным излишней заботой о нем матери, бабушки и тётки. Он объявил мне:

— Кушать я у вас не буду, потому что я ненавижу обедать, не люблю ужинать...

— Ну, будет видно, — ответила я спокойно.

Утром Гриша сказал:

— Завтракать не буду. Но молочка попью.

В обед, когда Федя и Кира сели за стол, Гриша ходил по коридору и твердил: «Не буду есть». Я налила ему супу, но он не подошёл. Его удивляло наше спокойствие и то, что никто ему ничего не говорил, не обращал на него внимания. Дети уплели котлетки с пюре, запили компотом, помолились, поблагодарили и отправились на верхнюю террасу отдыхать, как у нас всегда днём полагалось. Федюша лет до тринадцати обычно ненадолго засыпал, чему другие матери очень завидовали, говоря мне на собраниях: «Потому ваш ребёнок и бодр во вторую половину дня, потому и уроки быстро делает, и гулять успевает. А наши сидят весь вечер и дремлют над домашним заданием, ничего не успевают...»

Я мыла посуду, Гриша ходил голодный, заглядывал на кухню, где стояли его нетронутые порции.

— Иди наверх, ложись отдыхать, — сказала я, — ведь все утро носился по берегу.

Гриша спросил:

— А когда все ещё раз будут кушать?

— Не скоро, вечером, часов в шесть, когда батюшка приедет.

— Так мне ещё четыре часа голодать?! Нет, я не вытерплю, сейчас поем, — Гриша с жадностью заработал ложкой. — Значит, я пообедал? Ну, а уж ужинать не буду!

Вечером приехали и старшие мои дети. На столе стояла большая сковорода, из которой каждый таскал вилкой себе в рот, Гриша ходил вокруг и облизывался. Он спросил:

— Вы что хрустите да причмокиваете? Вкусно, что ли? Эй, эй, да тут через пять минут ничего на сковороде-то не останется! А ну, раздвиньтесь, ребята, дайте мне хоть попробовать!

— Бери вилку да клюй, не зевай, — был ответ.

Так Гриша втянулся в дисциплину коллектива. Он вскоре поправился. Мы всей семьёй съездили в Лавру, приложились к мощам преподобного Сергия. «Молись, Гриша, чтобы преподобный тебя исцелил», — говорили мы. Потом мы проехали на Гремячий источник, где все омылись ледяной струёй водопада. Домой мы привезли банки и бидоны этой целительной воды, велели Грише пить побольше. Недели через три, когда родители навестили Гришу, он был уже совсем гладенький, -никаких следов диатеза не осталось. Это была милость Божия: Гриша кушал, живя у нас, все подряд и не болел. Мама его была несказанно рада, сняла дачу напротив нас. Мы вместе ходили в храм, гуляли. В июле приехали и все мои старшие дети, и старички наши, так как начались каникулы и в высшей школе. Все мне помогали по хозяйству, мне стало полегче.

Через двадцать лет перерыва я вдруг снова занялась живописью: снова этюдник, снова кисти, краски! Мы ходили в лес, где дети резвились, а я писала пейзаж: на полянке, опираясь на палочку, идёт отец Серафим Саровский. Или — он же молится на камне среди сосен и елей. О, это было чудное лето в 1968 году! Родители мои ещё были бодры и жили с нами, папа регулярно проводил беседы с молодёжью. Казалось, что здоровье вернулось ко мне. Но наступила осень...

В сырой дождливый день у меня вдруг заболел живот. Я не испугалась, пошла в магазин, думала, что развлекусь — и тянущая боль пройдёт. Но она так усилилась, что я решила на обратном пути зайти к Валентине Григорьевне, надеясь там застать Ивана Петровича. Он был дома! Хирург мой посоветовал лекарство, и я ушла. Но дома мне становилось все хуже, боль усиливалась. Володя вызвал «неотложку». Врач скоро приехал, велел собираться в больницу, говорил об отравлении или необходимости операции. Тогда мы решили ещё раз обратиться за советом к Ивану Петровичу. В двенадцатом часу ночи кто-то из старших детей сбегал к нему, поднял его из постели.

Хирург долго щупал мой живот, пальцы его проверяли поочерёдно то мою печень, то поджелудочную железу и т. д. Врач как будто видел все сквозь кожу. Он дал мне в руки грелку. Куда её деть? Я сунула её под спину. Врач сказал:

— Вы машинально греете спину? Ясно, ясно... Отец Владимир! Наполните ванну горячей водой, так, чтобы терпеть было можно. И ведите жену в ванную. В воде ей, возможно, станет легче.

Я опустилась в горячую воду и через три минуты засмеялась: «Боль прошла!»

Но Иван Петрович предупредил нас, что боль ещё не раз повторится и в эту ночь, и в дальнейшем: «Горячая ванна будет вам первой помощью: у вас в почках песок, который выходит по мере расширения от тепла сосудов». Так началась моя болезнь, которая тянулась целых восемь лет. Каждые два-три месяца начинались болезненные приступы, сопровождавшиеся и повышенным давлением, и слабостью усталого от боли сердца. Тогда я много лежала, спала или читала, лёжа в подушках и с грелкой. Лекарства разрушали каменные отложения в почках, но эти же лекарства разрушали и зубы, и кости; в пальцах тоже начались отложения солей, руки болели.

Но надо же человеку что-то терпеть. Господь знает, кому какой крест посылать. Он же посылает и Свою помощь, Своё утешение, которое озаряет жизнь. Дети мои знают этот период моей жизни, но для мира он пока закрыт. Скажу только, что нет слов, чтобы выразить мне Господу мою благодарность... Внешняя жизнь семьи нашей текла обычным путём: старшие трое детей получали среднее специальное образование в музыкальном училище, Люба и Федя кончали десятилетку.

Ездили дети в храмы уже самостоятельно, так как в районе, где мы жили, храма тогда не было. Старшие предпочитали посещать Елоховский Богоявленский собор. Мальчики выделялись из толпы своим ростом, их заметили и однажды позвали в алтарь. Митрополит Пимен узнал их. Он спрашивал меня, когда посещал храм батюшки в Лосиноостровской, на престольном празднике: «Ну как, иподиаконов-то мне растите?» И вот в соборе Колю и Симу подвели к митрополиту.

— Сколько вам лет? — спросили у ребят.

— Шестнадцать и семнадцать! — был ответ.

— О, тогда ступайте отсюда, растите ещё!

В конце 60-х годов советская власть не допускала несовершеннолетних к участию в богослужении. Феденька разложил с отцом на столе карту Москвы, отметил крестиками открытые в те годы храмы: их было совсем немного, около сорока. Отец Владимир объяснил сыну, на каком транспорте и куда удобнее доехать. Феде хотелось все посмотреть. Он объехал многие храмы, но лучше собора в Елохове не нашёл и тоже стал ездить туда.