— Это ещё ничего. Зимой с севера сюда по медовые маслины прилетят горлицы и свиристели. Вот когда птичий цирк начнётся!

Я в бинокль осмотрел траву перед лесом.

— Чей это помет на поляне? Катышки… Похоже, козы местных жителей оставили.

— Сейчас сам увидишь. Только убери свою стрелялку подальше и не пуляй почём зря, — почти шёпотом сказал дед. — Медленно повернись-ка направо и застынь!

— Ух ты! — чуть не дёрнулся я и сразу прикусил язык.

На опушку совсем рядом с нами выскочил оленёнок и остановился, широко расставив мягкие ещё копытца. Нетвёрдые рожки его были пока что больше похожи на замшевые веточки.

В кустах сердито зачухала оленуха. Проказник, высоко взбрыкивая задними ножками, сверкнул своим светлым «зеркалом» за хвостом и скрылся в зарослях.

— Вот так и русские ко всем без разбора навстречу выскакивают с распахнутой душой, а потом получают пулю в спину, нож в сердце или хомут на шею, — философски изрёк дед.

Я пожалел, что собрался на охоту без фотоаппарата, хотя эта штука по моему делу как раз и лишняя обуза. Никому фото заветных мест я не собирался показывать.

— Оленей мы не бьём, — строго предупредил дед. — Их тут всего пять семей с тремя рогачами. На большее им пастбища не хватает.

Я молча кивнул. Мне бы и самому не хотелось, чтобы меня тут шлёпнули, как того оленя. Вот бы поменяться с ними гарантией неприкосновенности. Меня бы кто так пожалел только за то, что я тугайный олень, потомок благородных оленей из Индии.

Мимо затянутого вьюнком непроходимого леска и поросли невысокого камыша мы с дедом вышли ещё к одному мелкому заливчику Кангыбаса. Само озеро, надо думать, с вертолёта наверняка похоже на голубой цветок со множеством лепестков-заливов.

— Вон туда на вечернюю зорьку по перу пойдём, — показал старик на островок, поросший высоким, но не густым тростником.

— На лодке? У меня с собой надувная.

— Пешком. Там воды по колено, на тот берег перейдёшь и задницы не намочишь. На мелководье как раз утка вечерами жирует. Возьмёшь без труда, сколько унесёшь. Перелётная птица тут непуганая. На прямой выстрел подпускает. Рукой дотянешься. Ты утку в лёт бьёшь или с подсадными охотишься?

— Ага, с подсадными чучелами. В лёт у меня слабо получается.

— Тут в это время по сидячей утке с одного выстрела меньше трёх не возьмёшь.

— Нетронутый мир, — усмехнулся я. — Чудовища в озере не водятся?

— Динозавров нет, а их окаменевшие следы на скалах покажу.

— А другие реликты?

— Живого гепарда видел, далеко отсюда, правда, и опять же издалека. А леопарда местного я тебе покажу, если случай выпадет. Хотя вряд ли.

Старик указал биноклем на нагромождение скал на невысоких горушках.

— Вон оттуда он на нас посматривает, будь уверен, а мы его летом ни за что не увидим. Только зимой по снегу барса выследить можно. Евонную самку с детёнышами в прошлом году волки порвали. Теперь он в бобылях ходит, злющий, как зверь лютый. Но человека пока не трогал.

— Может, ещё и тигра покажешь?

— Покажу — скелет в пещере. Живого только деды дедов из местных видели, если не брешут. Кабанов стало мало. Настоящему тигру тут жрать нечего, если с человеком делиться придётся.

— А эндемики тут сохранились?

— Чего?

— Ну, те виды, которые только тут водятся, и больше нигде.

— Куда там! Все привозное. Ондатра и нутрия из Америки. Оленей еще при тимуридах из Индии завезли, только кабаны точь-в-точь такие, как по всему миру на этих широтах.

— А рыба?

— Были эндемики да сплыли. Не мой грех, хоть я и сам рыбовод завзятый. Рассказывали, сто лет назад тут ихтиологи сбросили с вертолёта мальков разных промысловых рыб, ну и раков чёрных.

— Ну и как, удачно прижились?

— Русские деды сказывали, что рыбы-новосёлы начисто пожрали старожилов.

— А что за реликты были?

— Я только османа-усача застал и то в дальних лужицах. Говорят, и реликтовая маринка встречается по заливам, но я не видел. Белый окунь в серых окушков выродился, да и те только в отрезанных заливчиках крутятся. Боятся судака.

— А что аборигены рассказывают?

— Местные старики тут вообще в рыбе не разбираются, толком ничего рассказать не смогут.