Шрифт:
— Посади меня немного повыше, милочка… Я соскальзываю, мне очень неудобно.
На нем были брюки и пиджак из толстого сукна, он сидел на тюфяке, прислонившись к опрокинутому стулу.
— Так лучше? — спросила г-жа Сабатье.
— Да, да…
Внимание г-на Сабатье привлек брат Изидор, которого все же привезли; он лежал рядом на тюфяке, укрытый до подбородка простыней, видны были только его руки, сложенные поверх одеяла.
— Ах, бедняга… Напрасно его привезли, это неосторожно, но святая дева так всемогуща и, если захочет…
Господин Сабатье снова взялся за четки, но в это время среди больных увидел г-жу Маз, — она была такая тихонькая и тоненькая, что, наверное, незаметно проскользнула под канат. Она присела на кончик скамьи, занимая очень мало места, и сидела неподвижно, как послушная девочка; ее продолговатое усталое, преждевременно увядшее лицо носило печать безграничной грусти и преданности.
Господин Сабатье, кивнув подбородком на г-жу Маз, тихо сказал жене:
— Значит, эта дама молится, чтобы к ней вернулся муж… Ты говорила мне, что встретила ее сегодня утром в лавке.
— Да, да, — ответила г-жа Сабатье, — а потом я говорила о ней с другой дамой, ее знакомой… Муж госпожи Маз — коммивояжер. Он по полгода оставляет ее одну, изменяет ей с каждой юбкой. Он очень милый и веселый малый, заботится о ней и не отказывает в деньгах. Но она его обожает и не может примириться с тем, что он обманывает ее; вот она и приехала сюда просить святую деву вернуть ей мужа… Он сейчас, кажется, в Люшоне, с двумя дамами, родными сестрами…
Господин Сабатье жестом остановил жену. Он смотрел на Грот, и в нем снова проснулся образованный человек, преподаватель, когда-то увлекавшийся искусством.
— Посмотри, они хотели украсить Грот и только все испортили. Я уверен, что в своем естественном виде он был гораздо красивее. А сейчас он утратил всякое своеобразие… И что за отвратительную постройку они прилепили сбоку, с левой стороны!
Но внезапно г-ну Сабатье стало стыдно своей суетности. Ведь в эту минуту святая дева может избрать предметом своего внимания его соседа, который молится ревностнее, чем он. Это его встревожило, и он снова набрался кротости и терпения, глаза его угасли, и он стал бездумно ждать небесного благоволения.
Новый голос, зазвучавший с кафедры, окончательно его обезличил, подавил вспыхнувшую было мысль. На возвышении стоял теперь другой проповедник, на этот раз монах-капуцин; от его гортанного голоса, настойчиво повторявшего одни и те же возгласы, по толпе прошел трепет:
— Будь благословенна, святая из святых!
— Будь благословенна, святая из святых!
— Не отвращай лика своего от чад своих, святая из святых!
— Не отвращай лика своего от чад своих, святая из святых!
— Дохни на раны наши, и раны заживут, святая из святых!
— Дохни на раны наши, и раны заживут, святая из святых!
Семейство Виньеронов, в полном составе, устроилось в первом ряду на скамье, стоявшей у самой центральной аллеи, которая все больше заполнялась людьми. Маленький Гюстав сидел согнувшись, держа костыль между коленями; рядом с ним его мать повторяла молитвы, как подобает доброй буржуазке; по другую сторону сидела г-жа Шез, задыхавшаяся в тесноте, и, наконец, г-н Виньерон, молча и внимательно наблюдавший за старушкой.
— Что с вами, моя милая? Вам плохо?
Она с трудом дышала.
— Да не знаю… У меня онемело все тело, и мне тяжело дышать…
Виньерон как раз подумал о том, что волнения, связанные с поездкой в Лурд, нервные встряски и давка должны плохо действовать на сердечных больных. Понятно, он никому не желал смерти и никогда ни о чем подобном не молил богоматерь. Если святая дева исполнила его желание продвинуться по службе, послав его начальнику внезапную смерть, значит, тот был обречен небесами. И если г-жа Шез умрет первой, оставив наследство Гюставу, ему, Виньерону, придется только склонить голову перед волей божьей, ибо бог желает, чтобы пожилые люди умирали раньше молодых. Но, не отдавая себе отчета, он все же питал надежду на такой исход и, не утерпев, обменялся взглядом с женой, которая также невольно думала о том же.
— Гюстав, отодвинься, — воскликнул Виньерон. — Ты мешаешь тете!
И, остановив проходившую мимо Раймонду, попросил:
— Нельзя ли стакан воды, мадемуазель? Нашей родственнице дурно.
Но г-жа Шез отрицательно мотнула головой. Ей стало легче, она с трудом отдышалась.
— Ничего не надо, спасибо… Мне лучше… Ах, я, право, думала, что задохнусь.