На крыльце барака парень грянул:

Медсестра, вздохнув, вышла в коридор, но направилась не к выходу, направо, а в левую сторону — видимо, в другие комнаты, где тоже голодают.

Хрустов снова лег на койку, вскинул глаза на меня:

— В шестой койка свободная, там лежал штрейкбрейхер, можешь присоединиться.

— Но послушай, — я не понимал, что происходит. — А где же, правда, Сережа, Леха, Валера? Вы поссорились?

Толстяк в очках пояснил:

— Они нынче буржуи. И точка.

— Но они же были друзья! — растерянно продолжал я говорить. — Про них даже по радио «Юность» Кобсон или не помню кто песню пел:

— Прекрати! — рявкнул Хрустов и накрыл голову подушкой.

Как же могла погибнуть такая легендарная дружба?

— Да не было никакой дружбы! — завопил, дрыгая ногами в койке, Хрустов. — Они притворялись, фофаны! Только о себе думали! А мы о России думаем! Мы с нар-родом!..

Ничего не соображая, я опустился на табуретку.

Толстяк в очках шелестнул газетой:

— Меня зовут Алексей Варавва. Мы построили эту плотину.

Я дернулся:

— Боже мой!.. Конечно же, я вас знаю! То есть, помню! О вас же все газеты писали… У вас тогда были классные усы!

— Дело не в этом, — раздраженно продолжил Варавва. — Нас двенадцать тысяч народу. Все строили. А когда ГЭС ток пустила, оказались никому не нужны. До пенсии пять лет, работы нету, и никаких акций не дали. Только дирекция жирует и их дети. Нас даже за свет заставляют платить по максимуму, а ведь божились: электричество бесплатным будет.

В комнату вошел молодой мужчина в льняном белом костюме, в вишневых туфлях, с кожаной сумкой на плече.

— Привет бойцам трудового фронта!.. — пробасил он, ставя сумку на тумбочку. По тембру голосу, а присмотревшись — и по лицу, я догадался — это сын Льва Хрустова. — Вот, принес попить.

— Вода? — с подозрением в голосе спросил Хрустов, продолжая лежать, но скашивая глаза на вошедшего.

— Почти, — отвечал молодой человек, доставая две картонные зеленые коробки. — Яблочный сок.

— Издеваешься?! Мы пьем только воду. Мы честно воюем. Тебя Утконос прислал?

— При чем тут Туровский?! Мама.

— Тогда сами пейте, — сдерживаясь, ответил Хрустов-старший. И вспомнил обо мне, а может и все время помнил, немного играл на меня. — Мой сын. Илья. Работает у узурпатора.

Я протянул Илье руку.

— Родион Солоницын. Я здесь бывал с конца семидесятых.

У молодого Хрустова лицо озабоченное, я вижу — парню неловко за отца, за его приятелей.

— Вы бы уговорили его прекратить бессмысленную акцию. Ну, хоть голову расшиби об стену — ничего же не изменить. История не умеет возвращаться назад.

— Да?! — прорычал Хрустов. — Вот уже и телеграммы президенту не принимают. Скоро по пятьдесят восьмой будут хватать, если этих ворюг в правительстве обзовешь ворюгами. Они же теперь владельцы всего! Сейчас же все частное! Мы за это, Родя, боролись???

Варавва отложил газету, положил очки на мокрую от пота грудь.

— Не кипятись, Левка! Вот приедут из ОБСЕ — расскажешь. Чё зря травить душу…

— А кто обещал приехать? — спросил я.

— Да никто, — ответил Варавва. — Левка письма разослал в Европу… в Страсбургский суд… Я думаю, дело дохлое. Тем более, они все НАТОвцы.

— И что?! — завопил Хрустов. — Надо и врагов использовать в борьбе за правое дело! Меня и коммуняки поддержали!

— Ты думаешь: их используешь… — Илья пожал плечами. — Это они тебя, папа, используют. Ты же поначалу хотел только против Туровского… а теперь уже против Москвы попер. Ты как девушка, папа. Как увлечешься…

Хрустов вскочил с кровати, ткнул пальцем в сторону двери:

— Вон!.. Мужик нашелся!.. — И сверкнул глазами на меня. — И ты вали отсюда!.. Историк!.. Когда нас похоронят, приходи! И я тебе из-под земли кое-что скажу.