Граф Гусман велел мне повторить разговор с королевой-матерью для графини, когда я присоединился к своему новому учителю и его жене на обеде в их королевских апартаментах. Так было не один раз в течение последующих лет, после чего я возвращался в небольшую комнату этажом выше, которую делил с юношей из небольшого городка под Лиссабоном, обучающимся на архитектора.

— Прекрасно, по крайней мере, мы всегда будем знать, о чем думает этот мальчик, — засмеялась графиня. — В отличие от бывших учеников маэстро Гусмана.

Мне не терпелось услышать об этих учениках, а главное, об их успехах, но тут в комнату вошла дочь графа.

Она была одета в простое белое, облегающее фигуру и слегка подчеркивающее грудь платье, с вырезом, обнажавшим прекрасную, нежную кожу. Ее золотисто-каштановые волосы, убранные со лба, струились по бокам длинными локонами.

— Ты никогда не встаешь, когда в комнату входит женщина? — спросила она.

Я вскочил на ноги. Изучая меня с головы до ног, она тем самым продлила неловкость моего положения.

— Когда сидишь, ты выглядишь намного выше, — произнесла она.

— Исабель, — проворчала ее мать, а мне велела вернуться на место. — Послушай эту прелестную историю.

Вновь я вынужден был повторять все сначала: скучный разговор с королевой, неуместное упоминание о семейном горе и в завершение — королевская виолончель в подарок.

Вся значительность и манерность вмиг слетела с лица дочери графа Гусмана.

— О, у нас семейная трагедия? Если бы я знала, что королевский инструмент можно добыть так легко, сама бы поплакалась королеве-матери.

Граф поддержал дочь улыбкой, темная кожа вокруг его глубоко посаженных глаз собралась в складки. Несмотря на физический недостаток, он обладал привлекательной наружностью, был гладко выбрит, со вкусом одет, о чем, несомненно, заботились жена и дочь, служившие ему опорой.

— Я выступала для королевской семьи, как минимум, раз двести, правда, папа? Я имею в виду…

Граф вытер губы салфеткой, отложил ее в сторону и поднял вверх руку, призывая нас к вниманию. Исабель замолчала. Графиня отложила вилку. Я же только что отправил в рот слишком большой кусок, и, начни я его жевать, граф, безусловно, услышал бы это. Мне пришлось проглотить его непрожеванным, я поморщился, ощутив, что он застрял в горле.

— Теперь о серьезном, Фелю, — произнес он. — О королеве-матери. Сегодня тебе повезло, но будь осторожен. Во дворце она единственная, кто командует. Любит музыку, благоволит музыкантам и обожает свои музыкальные вечеринки. Но не делай ошибок.

Я кивнул, пытаясь-таки проглотить злополучный кусок, мое горло все еще саднило.

— Если спросит, кто твой любимый виолончелист, отвечай — Боккерини. Сто лет назад он был придворным композитором, но она говорит о нем так, будто он жил вчера. Если спросит, какой иностранный язык изучаешь, отвечай — французский.

— А это правда, — начал было я, мой рот наконец-то обрел свободу. — Французский и английский и немного немецкий.

— Ответ — французский, — повторил он. — Так, что еще? — Он повернулся к графине. Она не ответила, но он кивнул утвердительно, точно она ему о чем-то напомнила. — Если она заговорит о погоде, отвечай — прекрасная, — продолжал он. — Если о температуре во внутренних помещениях, прикинься озябшим. Каждую зиму не стихают споры, не слишком ли во дворце холодно.

— Так продолжается в течение последних трех лет, — встряла в разговор Исабель.

— Что-то случилось три года назад? — спросил я.

Все трое уставились на меня.

— Как что? Королевская свадьба. Каждый член королевской семьи имеет собственные апартаменты, — продолжал граф.

Я кивнул, так как слышал об этом, и мне было непонятно, как это молодой человек спит в спальне отдельно от молодой жены.

— И еще. У каждого есть личные друзья, которые совсем не обязательно становятся друзьями другого, надеюсь, ты понимаешь меня. Будь осторожен, думай, что сказать и кому; а лучше не болтай вообще.

Графиня искренне улыбнулась и подняла бокал:

— За счастье быть музыкантом — человеком, способным выразить себя, не прибегая к помощи слов, и потому имеющим возможность прожить долгую и счастливую жизнь!

Исабель подняла бокал так, что он почти полностью скрыл ее лицо. Однако сбоку мне было видно, как она кривляется: губы ее трепетали, а ноздри подергивались. Она заметила мой взгляд и постаралась стать серьезной, сделав вид, что пытается побороть чих.

Поставив бокал на стол, я спросил: