Назавтра их проводила и сама пошла на работу.

Погрузки угля не было и выгрузки тоже. На Бутовке грузили. Я паровоз отправила на шахту. Стала писать письма. В первую очередь маме написала, рассказала как встретили Новый год. Потом месяца два письма от Володи не было. Я не знала, что думать.

Меня выбрали заседателем в Рудничный нарсуд. Пришла повестка. Я поехала. Заседала с Капитолиной Степановной Табаровской. Она очень хорошая и по внешности и по характеру. Приехала домой — лежит телеграмма: «Приезжай — будет поздно». Господи, да за что же мне такое наказание? Хорошо, назавтра выходной.

Поехала в Киселевск. Иду, а ноги подкашиваются. Спросила, в каком подъезде Чистяковы, мне показали (Володя уже получил квартиру). Захожу: Володя стоит. Обняла я его и заплакала. Он ничего не поймет, спрашивает, что случилось? Я говорю: думала, живого нет. Подала телеграмму. «И как же ты можешь поступать, Мария Федоровна?» «Ведь, — говорит он, — мама и без наших проделок убита». — «Я все расскажу», — говорит Марийка.

Я попросила поесть — со вчерашнего у меня во рту ничего не было. Они вместе накрыли стол, сели все.

Поели, говорю: «Давай рассказывай». «Володька получил с бригадой премию и напился, даже дома не ночевал». — «И все?» — «А разве этого мало?» — «Чтобы так взволновать мать, мало этого». Марийка уже со злом: «Для тебя мало, а для меня много. Как тебя воспитали, так пускай любуются». Я после этих слов не стерпела: «Смотри, какой твой муж пьянчужка — у вас квартира обставлена, как у большого начальника, а вы ведь еще только жить начали. Если дали им на смену премию, так, по-твоему, он должен взять свой пай и уйти. Не хвалю, что напился, этого делать нельзя, но со сменой жить надо дружно, как со своей семьей. Я понимаю, Мария, ты не из-за мужа беспокоилась, а из-за денег. Сколько же тебе их надо? Я Володе на зимнее пальто давала свои, где же у него пальто? А у тебя вся одежда сияет. Потом, зря ты меня обвиняешь в его пьянке: ты же сама рассказывала, что когда с ним познакомилась, „Володька не пил и не курил“». — «Он из армии пришел таким». — «Так ведь я-то в армии с ним не была». Но потом говорю: «Хватит, я поехала».

Володя заволновался, а я объяснила, что до вечера доеду, а в понедельник надо в нарсуд. Я буду там с полмесяца. Они проводили до местного автобуса, а там, я говорю, сама уеду. «Только живите дружнее, не обижайте друг друга. Где лад — там клад. В питании себя не ущемляйте, я знаю, денег у вас хватает. Если здоровье подорвете, не мило будет ничего. Эти деревяшки и ценные вещи опостылят». Марийка не стерпела: «Конечно, если жить, как живете, то деньги будут лишние, а мы молодые, нам надо все красивое». Я ответила: «Справляйте, но в меру, берегите себя и других не доводите до болезни».

Я уехала. Домой добралась поздно вечером.

К осени появились Володя с Марийкой. Я встретила их, жду, просить станут (они без просьбы не ездили). Оказалось, другое. Марийка поступила заочно в Кемеровский горный техникум. «А ты чего не поступаешь?» — спросила я Володю. Он сказал: «Вместе будет трудно. Надо сначала выучиться ей одной».

Но не дождал ее окончания, поступил в Киселевский горный техникум на механика. Учился и работал. Марийка ко мне уедет, живет на всем на готовом, а он крутился, как белка в колесе.

Марийка на сессию приезжала весной и осенью. Я видела, как она себя вела. Сама живет на готовом, да еще подруг привезет. Приходится угощать. Смотрю, покупка за покупкой, а хоть бы словом обмолвилась: есть ли у меня деньги? Долго я терпела, а потом высказала: «Я твоих подруг кормить не обязана, ты слепа и не видишь, как я бьюсь. То Володе туфли, то Володе часы, то сорочку дорогую, три свитера. И отец тянет. На году по три и четыре раза езжу не с пустыми руками. А все с одной зарплаты».

Смотрю, к вечеру курицу принесла. Я на работу ушла, она сама сварила. Потом пришел Клейменов Анатолий с просьбой пустить на квартиру. Мы, говорит, с мамкой поссорились. Я отдала им детскую, к себе в спальню поставила еще одну койку для Марийки.

Мне дали путевку в санаторий «Парно». Я рада: поеду через Москву, зайду поговорю насчет Степана. Толяшу просила как сына, чтоб много не пил и жену Валю не обижал.

«Парно» — санаторий в Эстонии. Туда ехала, к Кузьминовым не зашла. Думаю: надоедают им эти незваные гости. А на обратном пути заглянула. Клава оказалась дома. Валя, дочь ее, после родов еще плохо себя чувствовала. Дочь назвали Надей. Я принесла апельсины и яблок. Вечером пришел Василий. Как всегда, подтянутый, чисто выбритый. Подошел, поздравил с приездом: «Здравствуй, сестрица» и поцеловал. Он не возносился, что по чину — большой человек. И сестра я ему двоюродная, а он встречал меня как родную. И не только меня, всех, кто бы к ним не заехал.

Клаве иногда и надоедали такие гости, но против Васи идти не хотела. Мне говорила, «Небось, к деверю не идет никто». А Вася спокойным голосом скажет: «Ладно, Клава, мы живем не хуже людей». Та заулыбается. Долго разговаривали мы, Вася про всех расспросил. Когда рассказала про похороны Толяши, он просил: «Крепись, сестра. Видно, такая доля твоя».

Назавтра пошла на прием в Верховный Суд. Прием вел Смирнов. Он душевно со мной поговорил. «Если заслуживает Чистяков досрочного освобождения, нам начальство даст данные и будут сами просить освободить Чистякова». Я здесь же, в коридоре, написала Степану в письме, что говорил Смирнов.