Шрифт:
Тут-то Малёк не выдержала. И взорвалась, как консервная банка с шипящим карбидом.
– Ну хватит же, хватит меня прессовать! Можешь ты, в конце концов, перестать здесь вые… выкобениваться и прямо сказать, чего конкретно, понимаешь, конкретно,ты от меня хочешь?! Чего вам всем от меня надо?!
С Сеней у нее получилось не совсем так, как он ее научил.
Хотя все, что он посоветовал, она с ним и проделала. И граната в башке у того взорвалась. Он действительно ничего такого себе не представлял. И был ошарашен, наверное, и восхищен. Увидев это, она расклеилась и жалкой дурехой потащилась за ним на вокзал, где, расплакавшись, сказала, что больше всего на свете хочет с ним уехать. От всего этого кошмара, в котором она здесь живет, нечаянно оказавшись… Сеня растерянно кивнул и обещал созвониться.
Нетрудно догадаться, что про «весь этот кошмар» для Сени было слишком…
– Зачем ты мне это рассказываешь? – мрачно спросил Рыжюкас, как когда-то он спросил ее про Диму.
– Чтобы ты не думал, что я тебе изменяю, – так же, как тогда, ответила она. – Я никогда никому не изменяла… Я же тебе говорила, что сначала заканчиваю с одним и только потом с другим начинаю.
– А когда с ним заканчиваешь, то возвращаешься к предыдущему?
– Это не я, это ты придумал про то, чтобы возвращаться. Но если захочется, я могу и вернуться.
Она замолчала. Она устала и больше не хотела ни о чем говорить.
Чего он от нее хочет? «Проповедник Системы»…
Почему вдруг девица, которой никто, кроменего не нужен, по дороге к жениху сразу заваливается на вагонную полку с незнакомым мужиком, что втрое ее старше? Да никогда бы ничего у них и не было, не будь она вконец отвязанной и не подчинись тогда простому любопытству.
Он сам-то, что, никогда таким не был?
Когда же он стал самонадеянным олухом, чтобы вообразить, что отдалась она ему исключительно из-за него? Не устояв перед чем? Перед всеми его прелестями облезлого барина, перед вальяжной внешностью и перед его самоуверенностью, опытом, положением в обществе? Или перед его круглым животом, который у него, как кролик. Какой, к хренам, кролик – «трудовой» мозоль, постыдная утроба…
Что их свело? Что, кроме ее готовности отдаться любому по первому же импульсу? И быть с ним лишь пока не угаснет этот импульс – что бы себе при этом он ни вообразил и как бы из кожи не лез, стараясь ее привязать…
Но откуда его терзания? Ведь именно импульсивностью она его и взяла. А потом совсем развеселила, тем, как пересказала разговор о нем со своей матерью.
«– Как тебе не стыдно, – сказала мама, – ты же с ним спишь, дочка. Он ведь тебе никто, он взрослый, даже пожилой и совсем чужой для тебя мужчина.
– Ты тоже трахалась с папой до свадьбы, сама говорила.
– Но ты же еще и удовольствие получаешь, дрянь!»
Глава одиннадцатая
ДИТЯ ПРИРОДЫ?
Чего конкретноон хочет, Рыжюкас уже, кажется, начал соображать.
Он ведь давно подумывал ее приручить. Еще в первый день в гостинице, когда она так долго спала. Хотя тогда ему это еще не было нужно и представлялось безрассудством…
Но вот он уже и прикипел. И ни о чем больше не мог думать.
Она ему нравилась. Он с восторгом опускался на ее простейший уровень, понимая, что с нею он снова юн, что с нею он вернулся в себя, как надышавшись озоном. Радовался своей юношеской дури и всем ее уличным выходкам, от которых раньше рванул бы, как от чумы.
Даже когда в очередном психе она совсем по-дворовому залепила ему в глаз, поставив «классный фингал», а потом еще и пригрозила по приезду в Минск позвать своих пацанов, чтобы они его проучили, он только рассмеялся – уже в полном умилении.
Ему и пацаны понравились, и фингал.
– Чего ты? – спросила она настороженно, как всегда, ожидая подвоха.
– Мне очень понравилось… Особенно как ты меня напугала до смерти «пацанами». Вот и смеюсь…
Про «пацанов» ведь он ей рассказывал, про Витьку Отмаха. Она, конечно, других пацановимела в виду, но было смешно представить, как она жалуется на него Чижику или Зигме.
…Можно вывесить мишень и попасть в десятку, потом снова попасть. Снова и снова. Однажды Рыжюкас видел такое на стрельбище.
Чемпион выбивал шестьсот из шестисот возможных. Каждый выстрел он отправлял в десятку. Уже после тридцатого выстрела в публике началось волнение. На трехстах метрах пуля попадала в пулю, а чемпион продолжал их укладывать одна в одну. Волнение возрастало. Это вздрючивает – присутствовать при невозможном…
Каждый раз – что бы она ни делала, что бы ни говорила, что бы ему ни рассказывала – это было попаданием в десятку. По восходящей. То есть сначала ее поведение и манеры – дикие и вызывающие – его коробили. Но когда он привел ее в клинику, и врачиха спросила: «Сколько у вас было мужчин?», а Малёк оживленно откликнулась: «А у вас?», он понял, что такого сокровища ему больше не найти.