Очухался часа через полтора, бегу, шатаясь, к самолету. Все прикрыто, все оцеплено, а командира нигде нет. Час нет, два нет. Ну, у меня там запас спиртяги – приборы протирать, пошел к диспетчерам, как-то уговорил, чтобы по-тихому нас подзадержали – иначе кранты, да еще со спецгрузом – дело вообще трибунальное… А командира и до ночи нет, и назавтра нет, спирт уже кончился, а в голове у меня уже звезды не на лацканах, а на братской могиле: понятно, что за такое обоим вышка, а по военному – расстрел.

Отправился на поиски лично. Бегаю, как пес, расспрашиваю, не встречал ли кто моего майора. А он мужчина представительный, с сединой. После Афгана. И фуражку в руке носит. Это и помогло. Там неподалеку от аэродрома шанхайчик для обслуги, ну, как всегда – хибарки, вагончики, вот мне и показали развалюху, куда вроде бы похожий персонаж направлялся.

Подхожу, за окном что-то мелькнуло, но дверь заперта, причем снаружи, на висячий замок. Подергал, обошел, прильнул к окошку, присмотрелся: в углу на кровати точно он сидит, к стенке прижался, в простыню обернут.

Я фортку, конечно, тюкнул – от страха я и хибару бы развалил, подзываю командира, а он упирается, не идет. «Даешь, слово офицера, что никому не расскажешь?». – «Даю, говорю, слово, что даже трибуналу, который нам с тобой обеспечен, не вякну». – «Да что твой трибунал, тут дело похуже, поэтому поклянись». Клянусь, говорю, что и под пыткой буду молчать, как Зоя Космодемьянская или молодогвардейцы. И до самой смерти, которая у нас уже не за горами.

То, что он рассказал, было, конечно, страшным. Но страшнее – что он мне показал.

Пока я в санчасть бегал зубы рвать, он, оказывается, заскочил к знакомой казашке. У нее к нему старая любовь. Ну, выпили, закусили, то да се, медосмотр-то мы прошли перед полетом, так что опять выпили, снова, понятно, то да се, после чего он и заснул. А казашке на работу. Она его на замок и закрыла. Потом пришла, снова напоила, опять то да се, снова на замок, а сама на работу…

– Ты что, я ему говорю, охренел, нам же теперь вышка, ты что не мог разнести эту хибару?

– А замок?

Это он говорит, и я понимаю, что он тронулся, если боевому летчику, только после Афгана, где он и поседел в плену у моджахедов, откуда выбрался, выдрав с корнем решетку, вдруг замочек на хилой двери стал помехой…

– Не на двери, – говорит он и разворачивает простыню.

Тут и я обомлел: яйца у него синие, как на пасху, а на яйцах огромный амбарный замок с дужками, толстыми, как из лома.

Спрятал он меня под кровать, с казашкой по приходу разобрались, она здоровая, я ее табуретом оглушил, хотя и волновались, а вдруг она ключ припрятала, но все обошлось. С командованием тоже как-то по-мирному расстались, так как и в авиации уже начался перестроечный бардак: оба оказались на гражданке, оба рядовыми.

А что там со спецгрузом, мы так и не узнали, нас же на подходе к полю военные гэбисты взяли. Но нигде не слышал, чтобы что-то новое тогда грохнуло…»

История понравилась настолько, что Рыжюкаса и впрямь не перебивали, поэтому за любовь, которая спасла мир во всем мире, друзья выпили с особым удовольствием.

Еще и от облегчения, что, с Рыжим разобрались, и можно наконец выпить спокойно, теперь уж от всей души.

Мишка-Дизель встал и Рыжего публично похвалил, сказав, что это смешнее всего, что тот раньше написал, и что правильно он политику забросил, чтобы писать про любовь. После чего Дизель сел и окончательно вырубился.

– Он теперь и любовь забросит, – не унимался Сюня, все еще полагая по инерции, что друга это бодрит. – Он теперь только про врачей-хирургов будет писать…

Варилось, варилось – что-то и сварганилось… Что еще может так отпустить, как добрая выпивка со школьными друзьями. Тем более что под занавес проговорилось все и о делах. По-быстрому, чтобы резину не тянуть.

Сначала с Маленькой, с Мальком этим, со внучкой хреновой, с Венцом творения разобрались.

Это когда уже посветлело, вышли на террасу и присели, зябко поеживаясь, на лавочке у перил. Смотрели на реку, хорошо видную сквозь голый кустарник. Такой темной и неприветливой, побуревшей от ноябрьских дождей, они ее никогда не видели, да и вообще в такую пору здесь раньше не бывали – только летом, в жару, да еще когда прикатили на телеге с Ленкой, в том сентябре. Про Ленку дружно вздохнули – как она там, за тридевять земель…