Жак развёл руками.

— Вы все сегодня чертовски убедительны, — сказал он. — Но учтите, я буду подходить к вопросу с позиций холодного разума и здоровой критики.

— То есть ты будешь ныть, — сказал Аслан.

— Да, — с достоинством сказал Жак. — Как потревоженная совесть.

— Как прыщ, — сказал Аслан.

— С человеком, который не понимает разницу между Армагеддоном и Люцифером, дискутировать не желаю, — ответил Жак.

— Ах ты, — сказал Аслан. — И в чём же разница, скажи пожалуйста?

— Армагеддон — это место последней битвы сил добра и зла, — величественно объяснил финансист. — А Люцифер — это райский сад. Светящийся.

Питер поперхнулся и жестоко закашлялся; с минуту он как мог уворачивался от заботливого кулака Жака, которым тот стучал по его спине и иногда даже по ней попадал.

И тут до их ушей донёсся приглушённый, отчаянный женский крик.

Друзья замерли и переглянулись. Тоненько вздохнула-всхлипнула Майя.

Крик шёл из тоннеля.

Глава шестая, где Геркулес Мюко идёт на повышение

Рыжая лошадь тянет нагруженную подводу по лесной дороге; как водится в Пикардии, дорога едва видна среди высокой ещё травы и деревьев, чью листву лишь едва тронуло жёлтым. На телеге жбаны с потёками молока, мешки с мукой, крупные куски мёда на сотах, круги хлеба, корзины желтоватых яиц, сыр и масло, обёрнутые льняной тканью и аккуратно обложенные льдом, а под ними мясо в капустных листьях, пересыпанное по-деревенски зеленью от насекомых. Рядом с подводой шагают двое.

Ещё шестеро наблюдают за ними из глубины леса.

Геркулес Мюко, командир пятерки егерей батдафа, скалится зло и радостно. Ему в ответ скалится Силь, едва заметный под кучей хвороста, где он укрылся. Остальных осуждённых не видно, но они тоже очень, очень довольны. Трехдневная засада окончена.

По этой дороге можно попасть только в одно место и только к одному человеку.

Разумеется, если колдуна считать человеком.

1

Судья Высокого жюри Французской стороны Пути Господнего Жакоб Инститорис встал и оглядел главную залу станции.

— Во имя Господа Нерукотворного, аминь. В год от рождения Христа Машиниста две тысячи триста семнадцатый, месяца сентября двадцать шестога дня, в моем присутствии, в присутствии нотариуса Жерара и нижеподписавшихся свидетелей — матушки Исиль, матушки Элиз, достопочтенного Жуда и достопочтенного Бэды, явился ко мне, судье Инститорису, Ленуй из чистых, и представил ему, то есть мне, лист бумаги следующего содержания.

Молоденькая ведьма в изорванной одежде, в колодках и наручниках, была привязана к Святому столбу и с ужасом смотрела на жюри, рассевшееся полукругом. За жюри сидели два десятка зрителей, они мрачно разглядывали виновницу своего вынужденного выходного дня. Рот ведьмы был заткнут кляпом, сквозь дыры в одежде сияло бесстыдно белым. Жюри смотрело прямо на неё, а справа, ниже платформы, прямо на Путях Господних, стоял доносчик, Ленуй; его голова была на уровне щиколоток жюри, и в этом была какая-то справедливость.

Судья Инститорис прокашлялся.

— Ну то есть это не совсем бумага, но по протоколу вот написано — «бумага», значит, я и читаю «бумага». Не надо это отмечать, всем и так понятно.

Ленуй часто-часто закивал; со стороны было похоже на припадок.

— Да вообще всё понятно, — неожиданно сказала матушка Исиль. — Чего тут судить и рядить, развели комедию. Очистить и дело с концом!

— Не к добру утром дьявола видали в тоннеле, ох не к добру! — запричитала матушка Элиз. — Худые времена настают, все наплачемся, все!

Перед началом заседания нотариус Жерар оказал судье Жакобу честь приватной беседы и признался между прочим, что лично у него, как у человека грешного, матушки-праведницы добрых чувств не вызывают, но для дела их общего они особы очень полезные. Да и кто мы, чтоб судить? Судья Жакоб юмор оценил, отметив про себя, что даже железный Жерар, гроза ведьм и колдунов, чувствует себя не очень уверенно. Первый суд за шесть лет, как-никак — причём, похоже, всё идёт к auto de fe. И дьявол в тоннеле с утра действительно был — промчался так, что свидетелей чуть ветром не сшибло.

Тут шутками не отделаешься.

— Продолжим, — сказал судья Жакоб. — Господин Жерар, оформите денунциацию. Господин Ленуй, сейчас вы будете приведены к присяге на четырех Евангелиях Господних.

Ленуй поднял правую руку с тремя вытянутыми и двумя согнутыми пальцами — символ Святой Троицы и символ проклятия тела и души, если он скажет неправду. Жерар коротко посмотрел на него и кивнул: начинай. Денунциант забормотал, шепелявя и запинаясь:

— Пришягаю передж ликом Гошподжа Нежукотвожного, ээээ… Хжишта Машинижщта и в прижутштвии ….эээ вшешушшего Духа Швятого, Рашпишания — я говожю иштинную пжавджу, только пжавджу, и нижшего, кжроме пжавджы, Ленуй Жажкожи, из чиштых, шемья чиштых.