Имя преподавателя было для него защитой, иначе он не посмел бы устроить такую комедию.

Миши прекрасно знал, где находится театр; он прошел сапожные ряды и, подойдя к театру, прочитал на афише: «Головорезы». Вот бы посмотреть! Он решил, что купит билет. В канцелярии за десять крейцеров можно было получить билет, и Миши не пожалел бы денег, но нужно просить разрешения у классного наставника, преподавателя латыни, и поэтому Миши еще ни разу не был в театре.

Он долго разгуливал возле театра, как вдруг, громко напевая, подошел какой-то человек, с бритым лицом, в цилиндре и в странном широком плаще, и Миши убежал.

Погода была хорошая, снег почти растаял, оставаясь только кое-где под кустами; светило солнце, но было все-таки холодно.

Когда Миши нашел дом, в котором жил Орци, он не отважился сразу войти, а раз пять прошелся мимо. Только после этого, весь красный от смущения, он торопливо вошел, робея, поднялся по лестнице с решетчатыми чугунными перилами и подошел к большой белой двери, на которой не было ручки.

Мальчик просто не знал, что ему делать: как тут войдешь, если нет ручки? Он долго стоял расстроенный, но вдруг дверь распахнулась, и из-за нее выскочила служанка, едва не налетев на Миши.

— Я к Орци.

— К Бебуци? Он дома! Ну, заходите! Да заходите же!

Миши обидело, что служанка с ним так разговаривает. Он молча вошел в квартиру и оказался в красивой комнате с ослепительно белыми шкафами. Оглядевшись, Миши увидел, что в ней четыре двери, и не знал, куда идти дальше.

Тут он услышал за спиной смех и обернулся: над ним потешалась все та же служанка.

— Туда идите, налево. Не туда! Налево, говорю же вам, налево, — и, смеясь, показала на дверь справа. — То есть я хотела сказать, направо!

С этими словами она захлопнула за собой дверь. Миши взялся за ручку, которая была довольно высоко, и вошел в маленькую темную комнату. Из нее дверь вела в другую, большую и светлую, окнами выходившую на улицу.

Миши остановился посреди темной комнаты, следующая большая комната была ярко освещена солнцем и еще чем-то, висящим над столом, сверкающим, как второе солнце, — просто слепило глаза от такого яркого света. У стола сидела белокурая женщина и громко смеялась.

— Конем, конем! — послышался голос Орци.

Некоторое время Миши стоял тихо, его не замечали и продолжали играть в шахматы. Миши тоже умел играть в шахматы, в прошлом году его научил дядя Терек.

Наконец он решился и тихо позвал:

— Орци!

Его услышали и оглянулись, а он, держась рукой за косяк двери, снова тихо сказал:

— Орци!

Орци бросился навстречу Миши.

Белокурая женщина тоже увидела мальчика — стоит в зимнем пальто, опираясь о косяк двери, и шепчет — и не могла удержаться от смеха.

— Привет, Нилаш, я играл с мамой в шахматы, — сказал Орци.

Они как-то неловко пожали друг другу руки.

У Миши горели щеки — наверное, от ветра: здесь, в Дебрецене, возле коллегии и у театра, где он сегодня долго бродил, всегда такой сильный ветер.

— Сними пальто, — сказал Орци.

Миши снял пальто, которое ему шила мама, оно было на толстой ватной подкладке, теплое, как одеяло, вот только не слишком ладно на нем сидело.

Вдвоем с Орци они отнесли пальто в прихожую и повесили, а сверху положили шляпу, его новую суконную шляпу.

Стена, где висели пальто, была обтянута зеленым сукном и украшена оленьими рогами и саблями.

Когда они вернулись в комнату, матери Орци там уже не было.

— Будь добр, садись.

У Орци была отвратительная манера разговаривать: «будь добр» и тому подобное…

Пришлось сесть.

— Ты здесь делаешь уроки? — спросил Миши.

— Да, это моя комната.

Это тоже рассердило Миши: «моя комната»! Почему это его комната? Он, что ли, ее строил?

— Вот мои книги, здесь игры, а там — спортивные принадлежности.

Но маленький Нилаш ничего не мог разглядеть, свет проникал только из соседней комнаты, и было довольно темно.

Посмотрев вверх, Миши страшно удивился: он думал, что такие высокие потолки бывают только в коллегии. У них дома потолки такие низкие, что если отец слишком сильно взмахнет топором, то обухом задевает балку. А до главной балки даже Миши может дотянуться рукой. Неплохо было бы, конечно, иметь потолки повыше, ведь отец зимой всегда делает полозья для саней дома и щепки так летят во все стороны, что мама вскрикивает: «Лампа! Лампа!» А отец, разозлившись, бывало, так гаркнет, что весь дом дрожит: «Надоела мне эта проклятая лампа! Разобьется так разобьется! Найдется еще в лавке!..»