И под пронзающими, точно острые иглы, взглядами светловолосого господина и полицейского он смотрел теперь на директора уже как на своего спасителя — без прежнего ужаса, с интересом разглядывал его лицо, растрепанную бороду.

— В чем дело? — пробурчал вдруг Старый рубака. — Какой лотерейный билет ты присвоил?

Миши, задрожав, раскрыл рот, но не мог вымолвить ни слова.

Слегка отодвинувшись вместе со своим стулом от стола, директор закричал:

— Что ж, послушаем! Говори! Ну и герой! Эти почтенные господа полицейские, — он ткнул кулаком в сторону полицейского и блондина в штатском, — явились к нам допрашивать, расследовать! Точно жандармы ворвались в коллегию! Ведь нынче уже нет на свете ничего святого, нет уважения к законам, коллегии! Вламываются сюда! Мне угрожают оружием. Застрелили бы меня на месте, если бы я оказал сопротивление…

— Покорнейше прощу прощения, высокоуважаемый господин директор, — почтительным и умиротворяющим тоном заговорил блондин, — господин начальник полиции покорнейше просит вас, многоуважаемый господин директор, не смотреть слишком строго на наше появление здесь…

— А как мне смотреть? Как на особую честь? Уважение к коллегии? — кричал директор. — Что здесь, по-вашему, учатся воры, бандиты? Ворваться с оружием в руках в обитель муз, нарушить душевный покой мальчиков и юношей! Что это, по-вашему?

— Извините, пожалуйста, но последнее предписание министра, министра внутренних дел…

— Плевать я хотел на министра внутренних дел, а заодно и на министра иностранных дел, и если желаете знать, господа, то и на Ференца Деака и на весь их компромисс [13] мне плевать!.. Я представляю здесь автономные права коллегии, и не смейте на них посягать!

— Покорнейше прошу вас, уважаемый господин директор…

— Ничего у меня не просите! Не провоцируйте меня, не выводите из терпения! Этакие два Голиафа, в киверах, при саблях, врываются в священные залы коллегии, чтобы взять под арест эту крошечную овечку? Да это же воплощение невинности, взгляните, от горшка два вершка… И вы готовы его сожрать? Да он совсем еще ребенок, и знаете ли вы, господа, какой это ребенок? Лучший ученик, краса и гордость коллегии, гимназист, живущий в пансионе! Пример честности, благонадежности, пуританского воспитания! Вам не мешало бы, господа, снять перед ним шляпу. Итак, я представил вам обвиняемого… Честь имею! — И он указал им на дверь.

Но полицейский и господин в штатском не трогались с места.

— Прошу покорно… — заговорил оторопевший блондин. Лицо у него было бледное, невыразительное.

— Я уже сказал вам! — заорал директор. Вскочив со стула, он оставил свой письменный стол, за которым сидел, как за стенами крепости, и, полный дерзкой отваги, перешел в наступление: — Я уже сказал вам, ничего у меня не просите! Ни покорно, ни непокорно! Ни о чем меня не просите и не задавайте ни единого вопроса в устной форме! Одно из преимуществ автономии, дарованной коллегии, в том и состоит, что полиция имеет право задавать мне вопросы исключительно в письменной форме. Может быть, вы, господа, не умеете писать?

— Ввиду срочности дела…

— Никакой срочности… Примите к сведению, в нашей жизни нет ничего более срочного, чем честное отношение… Но зачем пререкаться? Даже гусары Баха [14] не осмелились посягнуть на автономию коллегии… Они посягнули на свободу нации, вероисповедания, обучения, но на автономию коллегии не посмели! А известно вам, кто такой епископ Петер Балог? У Петера Балога милостью божьей была душа невинного младенца и милосердием божьим отвага гиганта. Так знайте, когда в шестидесятом году в Малом храме сошлись на окружной собор отцы церкви, комендант города по приказу из Вены навел на храм пушки, окружил его вооруженными солдатами и, вступив на порог, с полицейским кивером на голове, объявил: «Именем его величества императора собрание это запрещаю». Но Петер Балог сказал: «А я именем его величества бога открываю это собрание…» Мое почтение! С богом! — И, выразительно взмахнув рукой, он повернулся спиной к посетителям.

Те еще несколько минут помедлили и наконец, холодно простившись, ретировались.

Тогда директор опустился на стул.

— Иштван! — крикнул он.

Вошел сторож.

— Пригласите сюда господина Дереша.

Вскоре в дверях кабинета показался молодой учитель.

— К вашим услугам, господин директор.

Некоторое время Старый рубака не обращал на него внимания, погруженный в чтение лежавших на столе бумаг. Потом он вдруг посмотрел на господина Дереша и хрипло пробурчал:

— Скажите, господин учитель, вы знаете этого гимназиста?

— Разумеется, — взглянув на Миши, ответил господин Дереш, — он учится у меня во втором классе.

— Что это за история у него с лотерейным билетом?

— С лотерейным билетом? — пожимая плечами, удивленно спросил Дереш. — Не знаю.

— Не знаете? — неодобрительно покачал головой Старый рубака. — Ну что ж, мальчик, расскажи все, раз господин учитель не знает.

Миши, выпрямившись, посмотрел по сторонам.

Поглощенный происходящим, он совершенно забыл, что из-за него загорелся сыр-бор.

— Господин директор, — начал он, — я каждый день читаю газеты одному старому слепому господину, он мне платит десять крейцеров в час…

— Вот как? Что ж, прекрасно, — одобрительно проговорил Старый рубака. — Это три форинта в месяц. Немалые деньги! Хорошая помощь твоему отцу, бедняге.

— И вот, изволите видеть, господин Пошалаки…

— Пошалаки? — воскликнул директор. — Бывший муниципальный советник?