— А ты, оболтус, шалопай этакий, всюду суешься, — встав из-за стола и приближаясь к Миши, с угрозой в голосе сказал директор. — Что ни день, то у меня из-за тебя новые неприятности. Все на меня наседают. Тебе что, необходимо было любовные записочки передавать? Думаю, что и после вчерашней истории у тебя рыльце в пушку. Скажу тебе только одно: если мне придется еще раз вызывать тебя, если я еще раз увижу здесь твою перепачканную физиономию, то слова от меня не услышишь, а получишь такую затрещину, что в окно вылетишь. Пошел прочь!

Миши пулей вылетел из кабинета. Коридор уже опустел. На лестничной площадке, перед бюстом Петёфи, мальчик упал на ступеньку и отчаянно зарыдал, дрожа всем телом. С кем, с кем же поделиться своим горем? Никто в целом мире его не поймет…

Заслышав шаги, он бросился вверх по лестнице, хотя ему надо было идти на первый этаж в класс. Он хотел где-нибудь спрятаться, но не нашел укромного уголка — перед ним был мрачный, голый коридор — и, поднявшись еще выше, вдруг обнаружил, что стоит перед дверью своей комнаты.

Сняв с притолоки ключ, он вошел к себе, бросился на кровать и заплакал. Плакал, пока не уснул от усталости. Утренние занятия он пропустил. В полдень пошел в класс за своими учебниками. Мальчики уже разбежались после урока, а Шандор, прихватив книги Миши, поднимался по лестнице.

— Где ты был, где ж ты был? — набросился на него Шандор.

— Заболел я, — вот все, что смог он сказать.

Шандор засмеялся, и Миши понял, что тот не верит в его болезнь. После обеда он отсидел на уроках, но завтрашние занятия решил прогулять, всеми правдами и неправдами остаться в пансионе. Теперь уже он не осмеливался появляться ни у господина Пошалаки, ни в доме Дороги, ни в классе.

Однако директор словно разгадал его планы, и на следующий день, еще перед утренним звонком, на третий этаж поднялся дядюшка Иштван и заглянул в комнату, — он пришел, конечно, за Миши.

Ни жив ни мертв мальчик поплелся за сторожем. По утрам Старый рубака бывал особенно сердитый, и когда Миши, несчастного, вспотевшего от волнения, подтолкнули к двери, все стало ему безразлично, и он не сопротивлялся, когда его втаскивали в кабинет.

Директор с длинной тростью в руке расхаживал из угла в угол.

Увидев Миши, он взревел:

— Ах, это ты, оболтус! Что я тебе вчера посулил? Теперь по твоей милости у меня нет ни минуты покоя. Вся коллегия взбудоражена. Нам здесь больше нечего делать, как только тебя на чистую воду выводить. Тут уже целая гора бумаг, настоящее судебное дело. — И, стукнув тростью по столу, он уставился на маленького гимназиста налитыми кровью глазами. — Так-то ты меня отблагодарил за мою доброту, мерзавец! Однако я теперь сам все разузнаю, даже если ты не расскажешь.

Громко стуча каблуками, он ходил туда-сюда.

— Что там у тебя, черт побери, с этим лотерейным билетом? — вдруг остановившись, закричал он.

Миши промолчал, и директор стал опять расхаживать по кабинету.

— Почему ты с воскресенья перестал ходить к Пошалаки? — снова остановился он.

Миши продолжал молчать.

Тогда директор стукнул тростью по столу.

— И куда ты только ни сунул нос, все перевернул вверх дном! Тут о многом понаписано: и о семейной жизни Тёрёков, и о твоем репетиторстве у Дороги, фигурирует и продавщица табачной лавки, и отец Орци. У меня от всего этого голова раскалывается. Вот уже три дня я только и думаю о мерзком мальчишке, опозорившем коллегию на весь город.

И он опять сердито зашагал по кабинету.

— Иштван! Иштван! — громко крикнул он.

Вошел сторож.

— Где же господин учитель?

— Простите, многоуважаемый господин директор, он еще не изволил прийти.

— Лодыри! Еще не изволил прийти!.. Я могу вовремя прийти в коллегию, а он, видите ли, не может! Ну, я наведу порядок в этом ужасном разбойничьем гнезде! Или все брошу! Не буду больше нянькой бездельникам учителям и бесенятам гимназистам! Отведите этого мальчишку в карцер. И ключ в замке поверните два раза. Вот я проучу их… Такой негодяй и через замочную скважину может сбежать…

Дядюшка Иштван взял Миши за руку. И тот покорно, без единого звука побрел за ним. Ему уже представлялась темница с железной решеткой, куда его сейчас запрут. Он содрогался от ужаса, точно уже ощущал прикосновение змей и лягушек.

Но дядюшка Иштван привел его в соседнюю комнату, преподавательскую читальню. Там не было ни души.

— Давай-ка сядем, — сказал он тихо и с таким сочувствием в голосе, что у мальчика слезы навернулись на глаза.