К Уганде проложили два железнодорожных пути: один с востока, второй — с севера. Железная дорога из Момбасы стала известна европейцам, как «сумасшедшая линия», африканцы называли ее «железной змеей». Она пересекала пустыни, горы, долины, каньоны, леса и болота по 600-мильной трассе к озеру Виктория. Иногда местность оказывалась такой болотистой, что поезд качало, будто корабль в штормовом море: «Жидкая грязь взлетала вверх на десять футов с каждой стороны, из-под спальных вагонов разлеталась в стороны, словно из цистерны для поливки улиц» [1203] . Железнодорожные мосты на пути назвали в честь Солсбери, Чемберлена и Девоншира.

Как написал Гарри Джонсон, дорога «вбила клин Индии в Восточную Африку шириной в две мили». Тридцать тысяч рабочих с Индостана при помощи сотен клерков, чертежников, конструкторов, механиков, землемеров, инспекторов и полицейских, принесли язык своей земли, а также индийские монеты, одежду, уголовный кодекс и почтовую систему на пустоши, которые до этого населяли «местные дикари или дикие звери» [1204] .

Тем временем в южном направлении, через Сахару от Вади-Хальфы, генерал Китченер (египетский сардар, главнокомандующий) с римской точностью вел свою одноколейную железную дорогу к Хартуму со скоростью километр в день. Она была такой же ширины, как и южноафриканские ветки Родса.

Китченер так экономил деньги, что использовал дерево с виселиц для дервишей для строительства шпал. Сардар был властным, надменным и нетерпеливым, он заставлял подчиненных работать при температурах, когда лопались термометры. Когда не удалось найти инженера, он повел локомотивы (самые лучшие из которых были куплены в Америке — к огорчению британских патриотов), разогнав их на скорости, превышающей разрешенные двадцать пять миль в час.

Китченер воевал с «заклепками и паровыми затворами» [1205] . По словам Уинстона Черчилля, будучи амбициозным младшим офицером, оказался участником Хартумской экспедиции, попав туда против воли сардара, «победа — это красивый яркий цветок. Транспорт — это ствол, без которого цветок никогда не зацветет» [1206] .

Речную войну выиграли на железной дороге.

Горацио Герберт Китченер был самым безжалостным техником империи. И это не говоря о том, что он являлся легендарной «Суданской Машиной», металлическим титаном, который «редко открывал рот, разве только для того, чтобы отдать приказ о казни».

Он обладал любовью к прекрасному. Китченер собирал керамику, хотя не хотел за нее платить. Он обладал «женской чувствительностью к атмосфере» [1207] . Сардар мог снискать расположение и втереться в доверие к великим: «Лорд Кромер — прекрасный человек, в подчинении которого отлично служить» [1208] .

Китченер завоевал восхищение Уолсли, который восторгался его «мужеством, энергией и умелым руководством» [1209] . Он был в прекрасных шаловливых отношениях с симпатичными молодыми людьми из своего штаба. Более того, после победы, как говорили, сардар мог пробыть вполне нормальным человеком целую четверть часа.

Но Китченер не обладал большим воображением и мог похвастаться еще меньшим образованием. Письма он писал безграмотно, а порой их вообще было невозможно прочитать. Даже в 1916 г. он никогда не слышал про Уордсворта. Сардар относился к солдатам, как к простым винтикам военной машины. На самом деле, «никогда не видели, чтобы он обращался или даже заметил рядового» [1210] . Однако сложно сказать, что он замечал вообще своими фарфорово-голубыми глазами, которые странно горели между выступающим вперед лбом и красными, словно кирпичи, щеками. Китченер щурился так, что это приводило людей в замешательство и лишало самообладания.

По отношению к большинству офицеров Китченер был непреклонен, невежлив и просто груб. Говорили, что они выглядят, словно животные, на которых ведется охота.

Он доверял такому малому количеству из них, что едва ли мог передавать какие-то полномочия. В Северной Африке Китченер действовал, как собственный начальник штаба, писал телеграммы по массе образцов, которые хранил у себя в шлеме. В дальнейшем, в Индии, он приказал вбить документы военного отдела в папье-маше и использовать для лепнины на потолке его нового обеденного зала.

Он «глубоко презирал всех солдат, кроме себя самого» [1211] (что позволило Артуру Бальфуру хорошо думать об его уме, но не характере). Китченер редко вдохновлял на верность и преданность. Генерал Хантер, его правая рука в Судане, писал: «Теперь я добрался до самого дна Китченера. Это не человек, у него нет сердца. У него случаются эксцентрические и странные вспышки щедрости, особенно, когда он терпит поражение. Это тщеславный эгоист, самоуверенный, имеющий массу гордости и амбиций. Он ожидает всего и узурпирует все, но ничего не дает. Он представляет собой смесь лисы, еврея и змеи и, как и все задиры, становится голубем, если его прижать» [1212] .

Несмотря на цитирование этого описания, самый последний биограф Китченера приходит к поразительно благоприятному вердикту о своем герое.

Однако вес доказательств от современников Китченера, свидетельствует против него. Черчилль говорил, что он может быть военачальником, но никогда не будет джентльменом. Френсис Янгхасбанд считал его «грубияном и пустым местом» [1213] . Т.Э. Лоуренс полагал: «Он нечестен по обычным мужским сводам правил» [1214] . Лорд Эсхер, который вероятно знал, что Китченера видели жульничающим на бильярде в Балморале, сделал вывод, что он переступит через труп лучшего друга [1215] . Киплинг называл его «откормленным фараоном в шпорах» и ненавидел его «мясницкое высокомерие» [1216] .