Первый губернатор Гонконга сэр Генри Поттингер поощрял стратегию этих беспринципных тайпанов («великих менеджеров»). В дальнейшем Матесон писал: «Поттингер опубликовал яростную прокламацию против контрабанды. Но я считаю, что, как и китайские указы, она ничего не значит и предназначена только для назидания или скорее удовлетворения святош [то есть евангелистов] в Англии. Сэр Генри никогда не собирался так действовать и, несомненно, сам считает это хорошей шуткой. Однако пропаганда удержит многие группы от спекуляции наркотиком, что пока хорошо» [648] .

Но от начала до конца роль Гонконга покрывалась официальным лицемерием. Британцы любили говорить, что колония — это «выигрышная позиция, с которой англосаксонская раса выполняет свою божественную миссию по продвижению европейской цивилизации на Восток». Иногда духовные и светские усилия были удобно связаны, им придавалась дополнительная пышность и величие ссылками на Рим. На латунной табличке, прикрепленной к закладному камню собора Сент-Джон говорилось: он «заложен губернатором сэром Джоном Дэвисом, славящимся достоинством проконсулов, в пятый день мартовских ид в десятый год правления королевы Виктории, 1847 г. н.э.» [649]

Некоторые люди думали, что, приобретая Гонконг, Великобритания сделала зарубку «на Китае, как лесник делает на дереве, помечая его, чтобы срубить, когда будет удобно» [650] . Однако свержение Сына Неба с Трона Дракона и привлечение масс китайцев на службу Британии стало вечной фантазией викторианцев. Ведь если бы желтые помощники усилили коричневых, то белая империя стала бы править миром.

Поэтому провидцы-империалисты, включая Киплинга, призывали к покорению Китая. Несомненно, он представлялся подходящим для этого. Поднебесная империя явно находилась в состоянии постоянного упадка — с упадочническим руководством, отживающей свой век бюрократией и застойной культурой. Китай страдал от перенаселения, ужасной системы крупного землевладения и идеологии крупных землевладельцев, а также от зарождающегося банкротства. Его мучили природные катастрофы — например, разливы Желтой реки (Хуанхэ), «печали Китая». Его раздирали смертельные конвульсии вроде Тайпинского восстания (1850—64 гг.), во время которого погибло больше людей, чем в Первую Мировую войну.

Однако Палмерсон хотел эксплуатировать Китай не для того, чтобы ускорить его крах, который, как он считал, ни в коем случае не является неизбежным. Привычка отождествлять древнюю монархию со «старым деревом, или старым человеком», как говорил премьер, это «неправильное использование метафор». Думать, что страна начнет увядать и умрет, как организм, — это «совершенно не философская ошибка» [651] .

Китай мог показаться дальневосточным эквивалентом Турции, «больным человеком Азии». Но на самом деле это было государство, которое можно механически обновить. Торговые связи восстановят и улучшат Маньчжурскую империю, от этого выиграет и Британия. Однако китайцы упорно не желали сотрудничать, а Палмерстон надеялся заставить их увидеть разумность при помощи того, что называл «argumentum Baculinum» — аргументом палки [652] .

Он получил свой шанс в 1856 г., когда власти Кантона захватили зарегистрированную в Великобритании лорчу (джонку) под названием «Эрроу» «среди бела дня, на заполненной якорной стоянке» [653] . Они отправили в заключение ее китайскую команду.

Вероятно, матросы были контрабандистами или пиратами. Но их арест вызвал характерную вспышку воинственности у премьер-министра, от которого теперь слишком легко отмахивались, называя «старым размалеванным клоуном» со вставными зубами и крашеными усами. «Наглый варвар, держащий в руках власть в Кантоне, осквернил британский флаг, нарушил договор, предложил награды за головы британских подданных в этой части Китая и планировал их уничтожение убийством, покушениями и ядом» [654] .

Последовали спорадические военные действия (которые прекратились из-за восстания сипаев в Индии). В 1860 г. в Пекин отправили военную экспедицию. Она включала французские силы и ее даже поддержали предположительно нейтральные американцы. Хотя США критиковали британский империализм, они агрессивно воспользовались открытой дверью Китая.

При помощи новых заряжающихся с казенной части орудий дверь сбили с петель. Китайцы оказали сильное сопротивление, которое было вознаграждено соответствующей кровавой бойней. Женщин насиловали, мужчин ритуально унижали. Их длинные косы отрезали и заставляли низко кланяться. Когда солдаты императора стали пытать и убили пленных, британцы ответили сожжением летнего дворца. Его разрушение напомнило одному французскому офицеру «разграбление Рима» [655] .

Несомненно, белые солдаты устроили оргию грабежей, достойную вестготов или гуннов. Но летний дворец (или Сад Идеальной Яркости) на самом деле в меньшей мере напоминал Рим, чем Версаль. Это был памятник не Королю-Солнцу, но брату Солнца — восточному божеству, которое затмевало всех других монархов на земле. Это был любимый дворец императора в парке, окруженном пятью милями гранита. Там находилась тысяча мостов, а здание словно бы провозглашало величие. Парк казался раем из декоративных каменных горок и водопадов, террас и храмов, кедровых рощ и озер, в которых цвели лотосы, украшенных драгоценными камнями павильонов и золотых пагод. Эта была художественная галерея, фантастический театр, «имперский музей» [656] . Виктор Гюго говорил о летнем дворце, как об одном из чудес света: «Постройте мечту из мрамора, яшмы, бронзы и фарфора; покройте ее драгоценными камнями; сделайте ее убежищем, гаремом, цитаделью; заполните богами и чудовищами; покройте лаком, эмалью, позолотите, украсьте, добавьте сады и пруды, фонтаны, из которых бьет вода и пена, лебедей, ибисов и павлинов. Сделайте ослепительную пещеру человеческого воображения…» [657]

Похоже, вид этой пещеры Аладцина привел войска в неистовство.

Как писал полковник Гарнет Уолсли, их души и тела «поглотила одна цель, и это был грабеж, грабеж…» [658] Они прошли потоком сквозь массивные красные ворота, которые охраняли гигантские желтые львы (нетронутые, поскольку никто не осознал, что они сделаны из золота).

Солдаты отбросили в сторону нескольких евнухов, оставленных императором Сянь Феном, который сбежал в Джехол. Они ворвались в зал для аудиенций с мраморным полом, прошли по лабиринту дворов, наполненных маленькими сосенками, сказочными гротами, журчащими ручейками, зигзагообразными мостами и пахучими цветниками, и бросились в сокровищницы. И вышли оттуда, груженые жемчугами, рубинами, сапфирами, шелками, сатином и мехами. Грабители унесли веера из слоновой кости, экраны из полированных кораллов, собольи накидки, филигранные ожерелья, золотые часы, хрустальные люстры, вазы, украшенные красным железняком и сердоликом, серебряные синг-сонги (насчитывалось четыре тысячи музыкальных шкатулок) и бесценные предметы искусства всех сортов.