Его принес Торопов.

Своей волей, своим решением Торопов все изменил, сделал лучше и чище.

Вот здесь, в этой подворотне, раньше обитала компания алкашей. Сейчас… Сейчас – чистый подъезд. Вымытые ступени, аккуратно выкрашенная дверь. На стенах нет диких и нелепых граффити. Ни на русском и ни на немецком, между прочим, потому что порядок Торопов принес не из либерастической вырождающейся Федеративной Германии, а из Третьего рейха, из Великого Государства, способного сплотить народ, дать ему идею… и проследить, чтобы эта идея воплощалась без искажений и исключений.

Торопов шел и видел, как меняется город, замечал, что люди тоже меняются. Почти нет сутулых уродливых слабаков. Молодежь – высокая, энергичная, сильная. Вон тот мальчишка, который только что мотал головой в такт нелепой мелодии из «дебильников», вдруг выпрямился, расправил плечи, его взгляд преобразился, стал светлым и осмысленным. Вместо мятых нелепых штанов и замызганной футболки – форма. Не военная, не дорос еще паренек до почетного права служить в армии. Форма гитлерюгенда, но видно, с какой гордостью носит ее мальчишка.

Он изменился, а девчонка, сидевшая только что возле него и отхлебывавшая энергетик из одной банки с ним, – исчезла. И это правильно. Еврейка не могла дожить до этого времени. Носителей проклятой крови уничтожили еще в сороковых…

Зазвонил будильник, и Торопов проснулся, нащупал прыгающую по ночному столику жестянку, выключил.

Торопов глаза не открыл, продолжал лежать зажмурившись, словно пытаясь вернуться в сон. Странно, в который раз удивился Торопов. Во сне он ощущает себя частью системы, частью Великого Рейха, принимает его законы и правила, искренне принимает… совершенно искренне. Во сне он – часть Силы, изменившей историю. А наяву… Наяву он все еще не может сказать «мы» о себе, о штурмбаннфюрере Нойманне и его команде. «Они». Только «он» и «они».

Это раздражало Торопова и злило.

Дело не в нем, не в Андрее Владимировиче Торопове, а в Нойманне. В Пауле и в Краузе. Это они продолжают демонстрировать Торопову свое пренебрежение, свою брезгливость…

Ладно, подумал Торопов, не открывая глаз. Еще сведем счеты. Нужно просто работать. Демонстрировать свою необходимость. Заполнять-заполнять-заполнять-заполнять листы бумаги, подчеркивая особо важные моменты.

Он понял, почему немцы решили работать с ним. Не лично с Тороповым, тут ему, наверное, просто повезло, выбор на него пал случайно, а вот то, что команда Нойманна выдернула из прошлого только одного человека и работает с ним одним, а не заваливает несколько институтов информацией о будущем – это правильно.

Слишком много людей знают о возможности путешествия во времени – резко увеличивается возможность утечки информации. Если эта информация и не доберется до противника, то даже среди верхушки Третьего рейха может вызвать такой хаос, который обрушит все и вся, сведет пользу от полученных сведений к нулю и потащит историю по неизвестному никому пути.

А так один человек (неглупый человек, напомнил себе Торопов, совсем не глупый) указывает на узловые моменты истории, выдает списки людей, значимых для истории, для развития науки и техники. Торопов не физик, но помнит, что германская ядерная наука пошла не в том направлении. Немцы стали возиться с «тяжелой водой», а нужно было работать с графитом… Ну, или как-то так. Торопову не нужно знать мелочи, достаточно указать на проблему, и в случае необходимости парни Нойманна вытащат из будущего подробную информацию по нужной проблеме. Внимательно изучат записки Торопова и вытащат необходимое.

А немцы работают с бумагами Торопова. Активно работают.

Если первую неделю Торопов просто записывал все, что приходило в голову и что он считал важным и нужным, то потом…

– А давайте, Торопов, мы с вами поработаем над собой, – сказал как-то после завтрака Нойманн. – Вы там писали о русской разведывательной сети в Европе… Как вы ее назвали? О «Красной капелле»?

– Да, – подтвердил Торопов, немного испугавшись.

Он что-то напутал? Проверили, и оказалось, что Шульце-Бойзен не шпионит в министерстве авиации? Шпионит, шпионит, попытался успокоить себя Торопов, с тридцать шестого года шпионит, и с Харнаком уже связался.

– Да не дергайтесь, милейший, – снисходительно усмехнулся Нойманн. – Ничего не случилось, сохраняйте румянец и свежий цвет лица. Просто сегодня вас попросили еще раз изложить информацию по этому поводу. Только и всего. Одна-единственная просьба – не вспоминать то, что уже написали, а создать этот шедевр доносительства и предательства заново. Мы же все хотим, чтобы информация была полной? Хотим?

– Хотим… – еле слышно произнес Торопов.

Пауль, сидевший на дальнем конце стола, хмыкнул в чашку, из которой пил чай. Краузе встал из-за стола и вышел из комнаты.

– Вот и посвятите часик своего бесценного времени этой теме. – Нойманн встал. – А остальной день – в вашем полном распоряжении. Пишите что хотите…

Торопов заново написал все, что помнил о «Красной капелле», о Треппере, о Шандоре Радо, выругал себя, что забыл, под каким именем Радо работал в Швейцарии, но успокоил себя мыслью о том, что работал-то он под прикрытием картографической фирмы или магазина географических карт, а их в Швейцарии в любом случае немного.

На следующий день Нойманн заказал дубль по ученым, с особым акцентом на граждан Союза, и Торопов снова выписывал фамилию за фамилией: Келдыш, Курчатов, Королев, Сахаров… – десятки фамилий, с краткой характеристикой: чем именно занимались эти люди, в какой области работали. Потом был запрос на советский генералитет, потом на достижения в медицине, потом по течению Второй мировой войны, о причинах неудачи наступления на Москву…