— Майкл!

Все то же немного растерянное, изменчивое лицо, все те же морщинки у глаз! Но как он похудел, постарел!

— Майкл!

Улица, потоки пешеходов, яркие огни Бродвея, в двух шагах автомобиль, шофер в выжидательной позе, Том, автор «Горемыки» и ее жених, театр, где ее ждут — все заволоклось какой-то дымкой, перестало быть реальностью. Она видела только это лицо со впалыми щеками, эти поникшие плечи, эти улыбающиеся, дрожащие губы, искавшие и не находившие слов: она ощущала его холодные, негнущиеся пальцы в своей руке.

— Я увидела вас у театра, — сказала она с усилием, — вы рассматривали мои фотографии…

Он кивнул, сузив глаза в щелочки.

— И мне не хотелось снова потерять вас из виду…

Молчит и улыбается по-прежнему.

— Я попросила мистера Харни остановить вас. Мне хотелось бы повидаться, поговорить…

Майкл не отвечал. Да и что он мог ответить? Она вспомнила о Томе.

— Том, это — мой давнишний знакомый, старинный друг из Сан-Франциско, Майкл Кирк… Вы видели эту пьесу, Майкл?

Он покачал головой. Она нахмурилась от внезапной догадки. Потом снова обратилась к Тому:

— Вы достанете ему билет, Том, да? Скажите в кассе, что я прошу предоставить ему место где-нибудь. И приходите после спектакля ко мне, Майкл. Я буду ждать вас у себя в уборной, предупрежу горничную. Мы поедем куда-нибудь и поболтаем.

Она торопливо вошла в театр. В узком коридоре уже ожидала Миранда.

— Скорее, скорее, как вы сегодня поздно, мисс Марш!

Через минуту Зельда уже сидела раздетая перед зеркалом и торопливо накладывала грим. Но в то время как руки механически делали привычное дело, сердце неотступно твердило:

— Майкл, маленький Майкл снова… Как постарел, какой больной и утомленный у него вид!

— Ну, каково ваше мнение о пьесе?

— Чудесно!

— Понравилось вам?

— Кон-нечно.

Она думала, что он заговорит об ее игре, и ждала. Нет, молчит. Это несколько разочаровало ее.

— Понравилась вам моя роль? Моя игра?

— О, конечно. Вы… Вы великая актриса.

Майклу явно было не по себе. Смятение сказывалось в бессвязности его реплик, во всем его поведении. Зельда переменила тему.

— Расскажите мне о себе. Я хочу знать все, что произошло с вами с тех пор, как вы уехали из Сан-Франциско.

— Хм, ничего особенно потрясающего не произошло, — сказал он с нервной усмешкой.

Они сидели друг против друга за столиком в одном из погребков Бродвея в дальнем углу, где музыка не мешала разговаривать. Зельда заказала ужин — Майкл выглядел голодным. Она хорошо знала, что значит голодать в Нью-Йорке. Она видела синие потрескавшиеся губы Майкла, а в глубине смеющихся сощуренных глаз читала муку и усталость. Сердце ее сжималось от боли.

— Рассказывайте же!

— Мы уехали в Париж, мама и я…

— Да, это я знаю.

— Мы прожили там два года, я учился в одном из художественных ателье. Мама хотела, чтобы я стал художником, помните?

Она утвердительно кивнула.

— Сначала все шло очень хорошо. Мы занимали маленькую мансарду в Латинском квартале, мама вела хозяйство, я посещал студию. Мама рассчитывала давать уроки музыки и была ужасно расстроена, когда из этого ничего не вышло. В Париже не верят, чтоб американка могла понимать что-нибудь в музыке. А мама так любила свое искусство… Ну, вот, жили мы в Париже, а потом поехали как-то посмотреть Мюнхен, и там я заболел, заболела и мама, ухаживая за мной… — Майкл остановился, и не сходившая с его лица улыбка стала похожа на трагическую маску. — И она не выздоровела… Я вернулся в Париж один. У меня еще оставались кое-какие деньги. Я не знал, много это или мало. Занятия живописью потеряли вдруг для меня всякий интерес… Я болтался без дела, переползал из дня в день. У меня было много товарищей, и мы весело проводили время… Ну, а когда деньги все вышли, я вернулся в Америку — и вот с тех пор я здесь.

— Давно ли?

— Два… нет, три года назад.

— И что же вы делаете здесь?

— Иллюстрации, плакаты… что придется.

— Но этим много не заработаешь, не правда ли?

— Ничего, мне хватает.

Разговор прервался на минуту. Зельда внимательно посмотрела на собеседника. Она видела, что Майкл лжет — беспомощность в борьбе с жизнью, неумение этого мужчины, который для нее так и остался мальчиком, постоять за себя, внушали ей мучительное сострадание.

— Майкл, где вы живете?

— Внизу, на Чарльз-стрит. — (Он назвал номер дома). Трудно найти район гнуснее этого.

— Вы живете один?

Он усмехнулся.

— Вы не женились, Майкл, нет?

— О, нет. Сначала мы делили комнату с одним моим товарищем, но теперь он уехал.

— Вы уверены, что это «товарищ»?

— Ну, кон-нечно! — Лицо Майкла собралось в морщинки.

— Не мое дело, как и с кем вы живете, но меня беспокоит ваш вид. Мне кажется, что вы больны.