Если к ее убежищу случайно приближался рыболов или купальщик, Роза Келлер, искусная в камуфляже, старалась затаиться, замыкалась в своей раковине. Если человек подходил чересчур близко, она подражала перезвону гремучей змеи, жужжанию осы или загробному резонирующему стону привидения. Так ей удалось прожить в уединении долгие дни, когда ей досаждали москиты, когда она питалась отвратительными блюдами из земноводных, грызунов и насекомых, дни, в течение которых росли щетина и космы, вихры и заусеницы, лишаи и бородавки, прыщи и герпетическая сыпь, волдыри и гниющие язвы, и, хоть ты и не поверишь, прожить те дни, когда ее кости срослись, а раны на лице зажили.

В городе ее считали умершей, и Роза Келлер сознавала: из мира живых она вычеркнута. Ее даже воодушевляло, что она всеми забыта, так как под покровом отсутствия, не фигурируя в людских планах, могла действовать с завидной свободой. За время выздоровления она взвесила преимущества и неудобства своего нового существования, и, хотя мысль о подлости окружающего мира и необходимости мести не изменилась ни на йоту, она все же заключила, что ее трагедия — при всей своей огорчительности — таит в себе грандиозные перспективы небывалой ширины, которые она и собиралась воплотить в жизнь. Разумеется, она тосковала по своим присыпкам из талька, по вечерам с «Мэйбеллин» и блестками и, даже бородатая, косматая и запаршивевшая, вздыхала по муаровым платьям и по имплантам, на которые пришлось раскошелиться для превращения из «него» в «нее», плакала по парикам и туфлям на шпильке, которые, должно быть, пылятся в шкафу где-то в костюмерной театра, где она, Роза Келлер, была подлинной дивой труппы. В то утро, когда она почувствовала, что совершенно оправилась после ударов и укусов, выйдя из зарослей и увидев отражение своего лица в водах болота, она просияла, удостоверившись, что не так уж изуродована, как ей показалось на следующий день после нападения. И поняла: если всего на несколько сантиметров подрезать ее дикарскую шевелюру, ее безумную гриву, она не вернет себе прежний облик, но, что уже немало, совершит чудо: из исчадия мрака сделается человеком, родится заново. Верно, что с десяти шагов всякий, даже не любопытный, заметит, как обожжено и искусано ее лицо, ее морда ящера, но измельченный гипс, искусная штукатурка и лепнина, аккуратно покрытые слоем латекса, сотрут следы ее ужасного прошлого.

Радость, переполнявшая Розу Келлер в утро, когда она подошла к водяному зеркалу, объяснялась не только открытием, что штукатурка воскресит Нарцисса, но и тем фактом, что незадолго до этого ликующего пробуждения, прошлым вечером, ее уши уловили разговор неких ночных гуляк. Различив неподалеку шаги, Роза Келлер принялась было издавать проверенные отпугивающие сигналы, но интуиция подсказала ей унять свист и вслушаться. Гуляки спорили о смерти какой-то Маргериты Кост. Препирались, кто виноват, кто невиновен. Швырялись обвинениями и перечисляли гипотезы о местопребывании убийцы, некоего Анри де Сада, который, обвиненный в чудовищном сексуальном преступлении, скрылся, но прежде столкнул свою обвинительницу, Маргериту Кост, в канализационный люк. Возможно ли такое совпадение? Кого они подразумевали под Маргеритой Кост? Неужто Анри де Сад — серийный убийца? Или, обознавшись на темной площади, Анри де Сад напал не на ту жертву и вместо Маргериты Кост толкнул в клоаку первую встречную — то есть Розу Келлер? Откуда этим двоим бродягам знать, что убита действительно Маргерита Кост, а не Роза Келлер? Были ли сделаны официальные заключения? Розу Келлер мало заботили ответы на все эти (и многие другие) вопросы, и все же подслушанный по счастливому случаю диалог полуночников пролил свет на неясный объект ее мести: Анри де Сада.

Роза Келлер покинула убежище и вернулась в город, благоразумно никому не открывая своего подлинного имени. Так началась ее охота. Ей стало известно, что Анри де Сад спрятался в лабиринте канализационных ходов, и авантюрная попытка выследить его в этих закоулках поставит ее в положение воинов, которые пробовали изловить Минотавра. На своей войне она применит хитрость против силы, но кровь все равно прольет. Алый поток — поклялась она себе — затопит город, разольется по всей стране, сделает красный национальным цветом, но, прежде чем окрашивать трупы в пурпур, следовало разработать беспроигрышный план, гарантирующий ей полную безнаказанность.

Скрытая\скрытый под самыми разнообразными личинами, она увидит, как покатятся с плеч головы жертв, применит бесконечные маскарадные ухищрения и девяносто девять имен Бога, чтобы предстать перед людьми, которых она желала прикончить, ибо, хоть она и знала, кому должна отомстить — то есть Анри де Саду, — она намеревалась распространить вендетту на всех, с кем имела старые счеты, не имеющие отношения к ее падению в глубины клоаки. Например, она клялась четвертовать тех, кто освистал ее после чтения стихов, которые она подписывала именем «Рроза Селяви», ибо Роза Келлер стремилась стать поэтессой и, повинуясь своему упорному желанию, два вечера в неделю декламировала перед столь же упрямыми людьми, но каждый раз сталкивалась со все более катастрофическим провалом, ибо с детства страдала паралексией (так сказать, «слепотой к словам», заставлявшей ее зачитывать вместо написанных слов другие, совершенно бессмысленные) и, сама того не замечая, превращала свои произведения в вавилонскую неразбериху, не дотягивающую даже до творения дадаиста, в маломощный, неудачный полиглотический полет фантазии, превращавший литературный вечер в комедию от риторики, карнавал от семантики, оргию от просодии, ведьмовский шабаш от фонетики. Провалы на вечерах разозлили Розу Келлер только теперь; прежде она быстро оправлялась от припадка ярости, утешалась другими видами творчества, которые воспламеняли в ней гордость и притупляли страдания непонятой поэтессы. Когда Роза Келлер делала «мостик», наряженная Ррозой Селяви, распевая какую-нибудь богемную песенку, аплодисменты публики вновь вселяли в нее желание жить, предвкушать следующий парад в изменчивом свете софитов, акцентирующем сияние ее макияжа с черными и золотыми блестками, делающем ее главным украшением театрика, единственного развлечения в том уже мертвом Париже, который из-за войны впал в ханжество, сделался гнездом посредственности и скуки.

Теперь, стоя у театра, новая Роза Келлер вспоминала недавнее счастливое прошлое, дни славы и триумфа. Она едва не попросила капельдинеров пропустить ее в артистические уборные: так хотелось в последний раз взглянуть на платья, на грим, оставленный у зеркала, на девушек, с которыми она танцевала канкан… Но ей стало ясно, что Розой Келлер она перестала быть на следующий день после падения в клоаку, а Рроза Селяви мертва, и это очень удобно; положение, в котором она оказалась, разбередило в ней злодейство, превратило ее в лютейшего зверя.

Взволнованная вихрем воспоминаний, Роза Келлер повернулась к театру спиной и отказалась от намерений воссоздать прошлое. Ничего не вернуть. Новое лицо дало ей новую жизнь, и неблагоразумно расхаживать по земле, оповещая о воскресении, которое не принесет ей никакой выгоды. Она постарается радоваться своему новому облику, смирится со своей природой падшего ангела. Вечером того же дня Роза Келлер начала мстить.

Она знала, что на островке в устье реки некий рыбак выстроил хижину на сваях. Рыбак жил отшельником, и его смерть никого бы не встревожила, тем более на этом берегу — в единственной точке острова, где в тени кокосовой пальмы труп мог бы пролежать несколько дней. Уединенная хижина, своеобразный остров посреди острова, была бы отличным логовом для того, кто задумал изощренные злодейства. Оставалось лишь ею завладеть — не самая сложная задача. Рыбаки отлично управляются с гарпунами и ножами, и драться с ними врукопашную — затея незавидная, скорее безумие, самоубийство для неопытного, начинающего убийцы, который опрометчиво нападет спереди. Как было сказано выше, силу одолевают хитростью. Итак, Роза Келлер решила воспользоваться старой тактикой троянского коня и, изобразив умирающую прямо у дверей хижины, привлекла внимание рыбака, который пал жертвой своей доброты: впустил к себе зверя, и… ценой всего лишь двух-трех ударов ножом в спину простака дом сменил владельца.

Теперь предстояло отыскать Анри де Сада, который либо покинул город, либо, подобно Розе Келлер, перерядился, сменил имя и, возможно, даже щеголяет с новехоньким лицом. Роза должна была справиться со сложнейшим этапом своего плана колоссального истребления, но история с рыбаком навела ее на мысль, что преступление должно войти в привычку, ведь жертвы не всегда столь наивно и самоуверенно торчат на каждом углу; некоторых изловить трудно; а некоторые даже — такие же палачи, как их убийца, извращенные, странные, непоседливые, неуловимые, как вода, скользкие, как масло, колючие, переменчивые; иногда они просыпаются жестокими и кровожадными, а иногда — кроткими, до омерзения податливыми, скользкими, как слюни на слюнявчике слюнтяя. Первым делом требовалось обзавестись кое-какими инструментами, которые облегчат работу, ибо смерть не всегда сводится к ловкости голых рук и ног: удушению, ударам по вискам и затылку, пинкам в печень. Ее разнообразят кинжалы и бритвы, пробойники и шприцы, умащенные ядом, а также веревки, осколки стекла, сабли и косы, пистолеты и аркебузы на тот случай, если не подвернется что-то получше, вроде пушки или дорожного катка.