– 32-

чувство к премирному, горнему, потустороннему», «Нагота обладает самодовлеющей ценностью красоты», «Можно без конца упиваться красотой Венеры Капитолийской или Луврской» и так далее.

Вообще, демон, как искусный рыбак, обычно предлагает ту наживку, на которую может клюнуть выбранная им жертва. Христианину нужно зорко следить за собою, чтобы «под видом добра», как говорит авва Дорофей, не восприять лживого обольщения невидимого сопротивника. Как развертываются наши страсти в этих двух направлениях и в каких формах они проявляются, я сейчас укажу.

• Возбуждение от созерцания эротических произведений искусства как одно из извращений скрытого религиозного чувства

Если вообще всякое искусство во многих своих проявлениях нечисто и содержит в основе исковерканную истину3, то его эротические формы представляют высшую степень падения человеческого духа, когда в них хотят видеть «божественную» и «самодовлеющую красоту», влекущую человека «вперед и ввысь по пути его развития»4, и когда, вместо Нетленной и единой Истинной Красоты — Бога, почитается (и на все манеры изображается)

«величайшая краса» мира — «женщина в бесконечных ее видоизменениях»5. Но

6

одни люди видят в этом грех, другие — нет .

Примером последнего случая может служить «большая, страдальческая душа Глеба Успенского, который, подобно Гаршину и некоторым другим, несомненно страдал от несоответствия своего интеллигентского мировоззрения религиозным запросам души. Успенский рассказывает, как в деревне глухой зимой вспомнились его герою (то есть ему самому) впечатления от Венеры Милосской, виденной им в Париже, и как это воспоминание "выпрямило" душу (очерк так и называется «Выпрямила»!). Это трогательные признания интеллигентской души, тоскующей о Боге и не сознающей действительной природы своей тоски». Так говорит один ученый , тоже «выпрямившийся» интеллигент.

«С первого момента, как только я увидел статую, — приводит он слова Глеба Успенского, — я почувствовал, что со мною случилась большая радость... Что-то, чего я понять не мог, дунуло в глубину моего скомканного, искалеченного, измученного существа и выпрямило меня, заставило всего -33-

хрустнуть именно так, когда человек растет... Я чувствовал, что нет на человеческом языке такого слова, которое могло бы определить животворящую тайну этого каменного существа... Разбить это! да ведь это все равно, что лишить мир солнца, тогда жить не стоит...»

Что сказать на все это? — Да разве только то, что в свое время перед этим идолом не всякий язычник имел подобные чувства8. Бежим, братия, от этой стремнины, куда может упасть и христианская душа!..

Другая разновидность защитников эротики в искусстве, открыто признающих, что она возбуждает в них чувственность, оправдывает себя, выдвигая следующие ложные принципы.

1. Показать порок во всей наготе и мельчайших подробностях (ср. Золя, который больше протоколист, чем художник) — значит наполовину его уничтожить9. Таков был схоластический прием и средневековых католических проповедников, учивших: «Изображай диавола, но изображай также при этом и сладострастие». Не отстают от них и французские романисты, да и русские, когда они, вместо того чтобы просто назвать порок по имени, заставляют читателя пройти целый ряд страниц подготовительного характера, описывающих, например, процесс раздевания (Мопассан особенно10 смакует последнее). Невольно напрашивается сравнение с историей одного похождения кронпринца саксонского Августа, сообщенной Пельницем. Последний ядовито говорит, что когда кронпринц оставил сеньору Матеи и заменил ее монашенкой из обители в Мурано, то он «был вынужден подчинить свою любовь целому уставу.

Монашенка заставила его проехать вдоль и поперек всю страну Нежности, прежде чем ввела его в столицу Наслаждения»11.

2. Многие ценители эротического искусства утверждают и другим навязывают следующее правило, которое, не свернув себе головы, никто еще не смог выполнить: содержание и даже идея произведения, по их мнению, могут быть открыто и грубо безнравственными, но исполнение сюжета, наоборот, должно быть высокохудожественным. Нужно создать картину, где «целомудрие и похоть» находились бы «в удивительном взаимодействии». «Конечно, — сознаются они сами, — такие картины непригодны для школьной хрестоматии». Позиция, как видно даже всякому

– 34-

простецу, выбрана очень удачно для тайного удовлетворения своего сластолюбия. Грубый по идее «Выезд куртизанки» гениального, если угодно,

12 13

японского художника Утамаро , офорт Кнобельсдорфа «Сцена в парке», «Шествие вакханок» Мантеньи14 — одинаково, по мнению этих учителей, могут быть подведены под категорию «наивысших проявлений художественного гения»; а для непонимающей черни (misera plebs)* (*Жалкий народ (лат.)) и для нежелающих признавать в подобной художественности воспитательную идею par excellence* *,(**По преимуществу (франц.)) — советует один из них, — можно наклеивать под такими картинами этикетку: quod licet Jovi, non licet bovi***(*** Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку (лат.)) — другими словами, «что доставляет наслаждение знатоку, то недопустимо для массы, если мы желаем ей добра». Последняя фраза, сорвавшаяся с уст Бредта15, очень характерна. Ею сами себя обличают подобные господа.

3. Наконец, есть еще третий сорт людей, и таких немало, которые уже без всяких оговорок, пользуясь «научным методом», бесстыдно защищают в эстетике принцип «чувственного воздействия художественно воспроизведенных эротических мотивов на зрителя» и узаконивают сему право гражданства и силу. Они, во-первых, доказывают на фактах16, что чувственность, «заразительна, когда действует на нормального (конечно, в их смысле. — Еп. Варнава) человека и когда ее действие соответствует его культурному уровню», и «чувственное воздействие... не подлежит никакому сомнению»;