Наскоро просмотрев письма, Наташа решила, что более внимательно прочитает их потом, взяла кувшин, быстренько принесла воды и налила в умывальник.

— Тебе командир приказывает отдыхать, — говорил, умываясь, Отар Ираклиевич, — а ты все время по хозяйству хлопочешь. Всего в доме не переделаешь.

— Не могу я лодырничать! Хочется поработать. А что вожусь понемногу, это мне на пользу.

— Смотри, как тебе лучше…

Отар Ираклиевич зашел в дом. Наташа посмотрела на грязные сапоги дяди Отара и, взяв их, направилась к проточной канавке, прокопанной вдоль забора. Подобрав с земли несколько старых кукурузных листьев, скрутила их в жгут. Осторожно присела над ручейком, отмыла налипшую на сапоги глину. Поднимаясь, поморщилась от боли и, слегка прихрамывая и опираясь на палку, возвратилась к дому.

Отар Ираклиевич уже сидел на тахте и, согнувшись, на ощупь искал сапоги.

— Я, кажется, задержала вас? Извините.

Старик покачал головой:

— Ты, я вижу, не белоручка. Спасибо, только зря.

Я-то опять иду цитрусы окапывать, снова замажу сапоги…

— А я опять помою. Дело несложное…

Наташа проводила старика до перелаза и долго стояла там, облокотившись на забор. Она смотрела на далекую цепь гор, окутанную серыми тучами. Темная зелень, подернутая легкой дымкой, недвижно стыла в прохладном сыром воздухе. Звонко пели птицы. Захотелось скорей вернуться в полк. «К чему выжидать срок, отпущенный врачами? Сколько раненых остается в строю и не едет в тыл, имея на то законное право? Сколько их возвращается на фронт досрочно… Почему же я не такая?! Чего медлю? — Такие мысли уже не раз одолевали Наташу. — Петре спрашивал, настоящая я летчица или так?.. Так, Петре, так», — мысленно отвечала она мальчику, стоя в одиночестве у забора гостеприимного бокериевского дома.

В начале третьей недели тихая жизнь Наташи неожиданно была нарушена.

Началось с того, что, по заведенному обычаю, ранним утром она пошла в закуток доить козу. Соседские ребята наблюдали за ней через забор: летчица по-прежнему не давала им покоя.

Петре заметил своих «врагов», когда нес к козьему закутку охапку свежей травы. Ребята окликнули его. Мальчик подошел к забору. Завязался давно опостылевший ему разговор.

Наташа не раз замечала любопытные глазенки следивших за ней ребят, но не придавала этому никакого значения. Детское любопытство казалось ей вполне естественным, обычным и безобидным — таким, что даже пристыдить ребят ей не приходило в голову. Но сегодня она жалела, что не слышит и не понимает их разговора.

— Чего вы тут стоите? — настороженно спросил мальчишек Петре и привычно ощетинился.

— Смотрим на твою «летчицу»! Как она ловко козу доит!.. — насмешливо сказал ему в ответ Гоги.

— Ну и что ж? Она в отпуске, пусть делает что хочет! — примирительно ответил Петре, хотя и сам тайно протестовал против такого Наташиного поведения, если она в действительности была-таки знаменитой летчицей. Он не допускал мысли, что боевой летчик может доить коз, опускаться до такого мелкого дела.

— Настоящий летчик доить коз не станет, — словно угадав мысли Петре, рассудил Гоги.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю! Она такая, какая есть. Она тут ни при чем. Это ты нас обманул.

— Летчица она, честное слово! — вскипел Петре, сдерживая подступающие слезы. Но ребята по-прежнему насмешливо ухмылялись.

Маленький Бокерия сверкнул глазами и, прижимая к груди свою ношу, повернул прочь от ребят, к закутку.

— Иди, иди, «летчица»! — с презрением бросили ему вслед.

Не помня себя от обиды, Петре вошел в закуток и резко бросил траву под ноги козе. Та, испугавшись, шарахнулась в сторону и обязательно опрокинула бы маленькое ведерко с молоком, не успей Наташа вовремя подхватить его.

— Осторожней! Разве так задают корм скоту?

— Не ваше дело как… Коза наша, а не ваша…

Удивленная дерзостью Петре, Наташа строго посмотрела на мальчика. Он не выдержал ее взгляда и, прислонившись к стене, опустил голову. Ему стало стыдно за свой поступок. Ведь Наташа ничего плохого ему не сделала… Но уже через мгновение он пристально и зло смотрел ей в лицо, насупив густые, темные брови.

— Что ты на меня так смотришь? — спросила Наташа, не понимая странного поведения ребенка.

— А как же я должен смотреть?

— Зачем так сердито? Я тебя ничем не обидела…

— Не обидела?! Я из-за вас столько терплю!

— Из-за меня? — удивилась Наташа.

Петре стоял, покусывая ногти, и часто-часто моргал, с трудом удерживая слезы.

— Что же ты молчишь, Петя? Говори, в чем дело?

Отставив ведерко с молоком, она взяла его за руку.

Мальчик не выдержал и затрясся в судорожном плаче.

— Петя, Петре! Ты должен сказать мне, в чем дело? Только не плачь. Будь настоящим парнем.

Сидя на скамеечке, Наташа гладила его по жесткой, курчавой головке:

— Объясни, в чем дело? Я ничего не могу понять…

Петре молчал и плакал. Наташа попыталась заглянуть ему в глаза. Он заплакал еще сильнее, еще горестнее. Прижав к себе ребенка, Быстрова нежно обняла его и тихо заговорила:

— Может быть, я действительно чем-нибудь тебя обидела или провинилась перед тобой? Расскажи мне… Сама я не могу догадаться… Я не понимаю, что происходит с тобой? Ну? Говори, в чем дело?