— Очень!

— Край благодатный. Не то что у нас под Архангельском. Хмурь да болота.

— И у нас не так.

Наташа замолчала. Ее внимание привлекло море. Оно лежало внизу, прозрачно-зеленое с сине-фиолетовым отсветом неба, огромное и величественное. Вдалеке маячило несколько рыбацких судов. За горизонтом сильно дымил корабль. Чайки белыми точками кружили над водой неподалеку от береговой полосы, окаймленной двойной синеватой нитью железной дороги.

Деревенские домики, совхозные и колхозные постройки, санатории и дома отдыха мелькали там и тут, утопая в декоративной зелени садов и парков. Черепичные ярко-оранжевые крыши и красная глина в междурядьях кустов чая, где переливались золотом соломы широкополые шляпы работающих женщин, играли на солнце сизо-пурпурными пятнами, дополняя и без того богатую гамму природных красок аджарского побережья. Тени лежали синие и холодные, резко очерченные. Их цвету трудно было поверить. Местами они разливались чистой кобальтовой синевой, местами отсвечивали бирюзой, а меж крон лимонных и мандариновых деревьев горели чистейшим ультрамарином.

Оставив в стороне асфальтовую гладь шоссе, машина свернула на проселочную дорогу и вскоре забежала в селение.

— Скажите, где дом колхозника Бокерия? — спросила Наташа встречного.

— Вот тот на бугорке, голубой, двухэтажный. Только машина туда не пройдет.

— Разрешите, я донесу ваш чемодан? — предложил Быстровой шофер.

— Нет, разрешите мне! — У машины неожиданно появилась высокая стройная девушка с длинными черными косами и густыми, сросшимися на переносице бровями. Это Кето поджидала Быстрову. — Здравствуйте, Наташа! Извините, руки у меня от работы шершавые… Пожалуйте, очень рады! Мы ждали вас…

— Здравствуйте! — Наташа улыбнулась. — Господи, как вы похожи на брата!

— Да, говорят…

Наташа поблагодарила сержанта, и тот, разворачивая машину, приветливо взял под козырек:

— Счастливо оставаться!

Кето легко подхватила Наташин чемодан и направилась к дому, стоящему в глубине сада.

Несколько огромных ореховых деревьев, широко раскинув ветви, бросали густую тень на окна, стены и балкон второго этажа. Вокруг зеленел глянцем листвы приусадебный цитрусовый сад. Опрятный, чистый дворик порос невысокой молодой травкой.

За всеми заборами, примыкавшими к дому Бокерия, царило скрытое от глаз Наташи и Кето оживление. Ребятишки, притаившись около широких щелей, жадными, блестящими от любопытства глазами наблюдали за «знаменитой летчицей». На лицах большинства ребят было написано разочарование. Сбитые с толку рассказами Петре, дети представляли себе «знаменитую летчицу» в военной форме, в кожаном шлеме с большими очками, вооруженной по меньшей мере двумя пистолетами. И вдруг… обыкновенная девушка.

У балкона девушек встретила Ксения Афанасьевна и по-матерински ласково обняла Наташу, несколько раз поцеловала, заплакала и сразу же устыдилась своих слез.

— Такие молодые и гибнуть должны… Сюда, сюда, наверх, — суетилась она. — Очень рада… Милости просим… Идемте, идемте.

Слегка опираясь на палку, Наташа поднялась по наружной лестнице на балкон второго этажа и, войдя в отведенную для нее комнату, осмотрелась. Женское чутье подсказало ей, что только материнские руки могли так хорошо, с такой трогательной заботливостью предусмотреть здесь все до мелочей. Она поцеловала Ксению Афанасьевну:

— Как чудесно! Спасибо вам большое. Мне стыдно…

— Чувствуйте себя, как дома. Не стесняйтесь. Вы мне как родная дочь… По-нашему — Нато…

— Спасибо, Ксения Афанасьевна!

— Будем надеяться, что вы поправитесь у нас и хорошо отдохнете. Смотрите, какая вы бледная… Страху-то, верно, натерпелись?..

— К страху привыкнуть можно, а вот к ранам — никак…

Наташа сбросила жакетик, сняла берет и, поправив волосы, открыла чемодан:

— Письмо вам от сына.

Ксения Афанасьевна взяла письмо. Пальцы ее слегка дрожали.

— Кето, помоги гостье расположиться. Потом вниз идите, закусим… И Нато надо отдохнуть с дороги. — Она тревожно посмотрела на Наташу: — Хромота-то у вас навечно?

— Нет, пройдет. Но пока ходить немного больно…

— Слава богу, что пройдет…

Прижимая к сердцу письмо своего первенца, старушка пошла вниз. Она жалела, что сейчас нет дома Отара, а то бы они вместе прочли письмо их мальчика, их любимого сына. Она каждый день втайне от всех молится за него и за бесценного младшего — Тенгиза, где-то затерявшегося, но живого и невредимого, как подсказывает ее материнское сердце.

В тот же день, под вечер, Петре с унылым видом мастерил во дворе дома деревянный кинжал. Наташа и Кето вернулись из колхозной бани, и теперь летчица спала.

Маленький Бокерия неотступно думал о гостье. С первого же взгляда на нее весь его своеобразный мирок пошатнулся. Образ летчицы, могучей и сказочной, растаял, оставив тоску и досаду: тоску по величественному, уже любимому герою, которого не оказалось на самом деле; досаду — что так просто и обыкновенно выглядят знаменитые летчицы.