Шрифт:
Мудрик, приближаясь к цели, все повышал голос да растягивал слова – казалось, он сейчас запоет…
– «Но если самые близкие пожелают его вернуть… – Мудрик перевернул страницу, – вернуть…»
А на новой странице было изображение соловья. Какой-то шутник пририсовал соловью красный петушиный гребень и черные шпоры. Мудрик нетерпеливо пробежал, взглядом соседнюю страницу… А там речь уже шла о другом. О лягушках…
Значит, самая нужная страница, которую столько времени искал Мудрик, была ВЫДРАНА!
– Как это выдрана? – не мог поверить Дилидон. – Кто же ее выдрал? И почему?..
Даже невозмутимый ученый на сей раз вышел из себя и горько повторял, качая головой:
– Выдрана… выдрана…
– Это уж работа Живилька, не иначе, – решил Дайнис. – По дорисованному гребню видно.
Бульбук даже побагровел от гнева.
– Как вы хотите, ребята… Из-за одного этого надо вернуть Живилька – чтоб хоть раз выдрать хорошенько неслуха.
– Ой-ой-оюшки… Только не говори так, не говори…
– А что прикажешь говорить?
– Он ведь бумажных голубей делал, я знаю…
– Как не знать… Сам его научил! – вспомнил Мураш.
– Тише, не сердитесь, – попросил Оюшка. – У меня еще есть несколько… на память… из вещиц Живилька. Голубок и…
– Го-лубо-ок… – передразил его Бульбук. – А где же этот твой голубок?
Парикмахер со вздохом расстегнул курточку и достал из-за пазухи плоскую берестяную коробочку с завязками. По тому, как осторожно он распутывал узелки и как бережно держал в руках, было видно, что Оюшка хранит в нем то, что ему всего дороже.
В коробочке был и платок Живилька, который он называл своей «записной книжкой», и бумажный голубь. Он был сделан как раз из недостающего листа! Мудрик аккуратно выровнял страничку, вставил на место клочок, оторванный для хвоста голубя, и, нагнувшись к свече, прочитал:
– «Но если близкие пожелают его вернуть… – напомнил он начало предложения, – а их должно быть не менее семи, попытайтесь применить такой метод:
Когда взойдет полная луна, встаньте все семеро над ручьем, который полюбился соловьям, в том числе и ЕМУ, и, произнеся вслух его имя, бросьте в воду по подарку, хоть и недорогому, но выбранному от всего сердца, – и ни с кем не советуясь, что дарить.
Поющий с соловьями неожиданно вспомнит близких, сердце его дрогнет, он подумает о горе покинутых отца, матери, сестер и братьев, друзей!.. С этой мыслью он вдруг забудет свою песнь и уж, верно, возвратится к своим. Неизвестно только, будет ли он с ними счастлив…»
– Вот и всё, – закрыл книгу Мудрик. – Все поняли?
– Чего тут не понять, – улыбнулся Мураш. – Ни в озеро нырять, ни через костер прыгать не надо…
– Только вот последняя фраза мне не нравится, – признался Дилидон. – Как там сказано?
– «Неизвестно только, будет ли он с ними счастлив…» – повторил Мудрик.
– Конечно, неизвестно, – подхватил Дайнис. – Если мы собираемся его сечь…
– Хватит шутить! – одернул их Бульбук. – В книге сказано: семеро, а нас только шестеро.
– И правда шестеро! – удивился Оюшка. – Всегда бывало семеро.
– Расяле на помощь позовем! – сказал Дилидон.
– Тоже мне… близкая… – негромко проворчал Бульбук, наверное, все-таки понимая, что лучшего помощника им не найти.
Выбравшись из улья, они задрали головы и уставились на небо – не прозевали ли они полнолуние, в книге ведь сказано, что должна быть полная луна.
– Идет к полнолунию, – обрадовался Мудрик и объяснил другим: – Если серп месяца повернут так, что получается буква «С», значит, луна стареет. А теперь, как видите, серп смотрит в другую сторону, и, если пририсовать к нему черточку, получится «Р». Значит, луна растет. И еще будет расти два дня.
СЕМЬ ПОДАРКОВ
Хорошо, что Микасова мама с Януте спекли в тот день большую бабку. Не успели все сесть к столу, как за окном затарахтел мотоцикл. Это отец Джима и Януте приехал за детьми. Микасов дядя погостил в деревне денек, покатался с детьми на лодке, сходил по грибы, а в воскресенье утром забрал детей и уехал. Микас втиснулся в коляску к Януте и проводил их до шоссе.
На развилке дядя притормозил и, не заглушая мотора, высадил Микаса. Януте и Джим были в шлемах, в огромных мотоциклетных очках, и Микас даже растерялся – не зная, как же теперь с ними расцеловаться. Его глаза – верно, от встречного ветра, – наполнились слезами, но Джим потряс ему руку и твердо сказал: