— Ты же прекрасно знаешь, что не из милости жила. У нас был твой капитальчик, арендатор платил что-то там за Пустые Лонки… Не надо так говорить.

— Нет, конечно, нет. К Оле ты была добра.

— С тех пор как умерла Геленка, я считала ее дочерью.

— Да, да, — громко всхлипнула тетя Михася, — но все-таки я всегда чувствовала себя приживалкой.

— Это уж не по моей вине.

— Ну еще бы, Эвуня, что ты! Конечно, я сама виновата. Мне не хватало своего дома.

— Теперь будет у тебя дом… у Оли.

— Это будет дом Голомбека. Он очень порядочный человек, но…

— Знаешь, Михася, ты, по-моему, капризничаешь.

— Верно, Эвелина, милая, верно, капризничаю. Но женщины, которые не знали в жизни любви, всегда капризничают.

— Ты любила доктора.

— Сенчиковского? Да, любила, но он через два года бросил меня, и я приехала к вам. И знаешь, за те два года я тоже не очень-то насладилась жизнью. Он водил в дом любовниц.

— Ты мне уже говорила.

— Говорила, и не раз. Но ты не всегда об этом помнила. Видишь ли, поэтому мне так хотелось, чтобы у Оли был свой дом. Голомбек не бросит ее и, во всяком случае, не станет водить в дом любовниц. Это хороший человек. А Спыхале, знаешь, я не очень доверяла.

— И правильно.

— Мальчики завтра уезжают.

— Да, еще и это. Валерек-то остается в Одессе, а вот Юзек…

— Что же это за польская армия! С немцами заодно…

— Пока с немцами, а там, может, и против немцев. Ничего не известно.

— Эвелина, дорогая, не нравится мне все это. Сенчиковский всегда говорил, что Германия — это силища.

— Ах, оставь меня в покое с твоим… Сенчиковским.

Эвелина запнулась на имени своего бывшего зятя и большими шагами начала ходить по комнате.

— Думаешь, мне все это нравится? — бросила она сестре, которая перестала плакать, вытерла глаза платочком, но продолжала сидеть все в той же позе оскорбленной невинности.

Пройдя по коридору, Ройская без стука вошла в комнату юношей. Юзек упаковывал чемоданчик и сейчас стоял над ним, держа в руке фотографию, и как-то странно смотрел на нее. Когда вошла мать, он быстро спрятал фотографию в чемодан под белье. Ройская нахмурилась.

— Фотография Эльжуни? Откуда она у тебя?

Юзек мельком взглянул на мать и тут же отвел глаза.

— Эдгар дал. Ты знаешь?

— Все в доме знают. Ты вел себя как мальчишка.

Она опустилась в кресло у окна.

— О, мама, — сказал Юзек и сделал шаг к ней.

— Ну, ничего не поделаешь. Это твое первое жизненное испытание.

— Мама, неужели она выйдет за Рубинштейна?

— Я знаю об этом еще меньше, чем ты. Она тебе ничего не обещала?

— Она? Нет. Я даже не знал об ее отъезде. Она все скрыла от меня. Только Януш видел ее.

— Януш?

— Да. Кто-то там еще уезжал в той же лодке…

Ройская некоторое время сидела молча, по-прежнему нахмурив брови.

— И ничего-то мы о вас не знаем, — прошептала она.

Юзек подошел к матери, поцеловал ее и уселся у ее ног.

Стемнело.

— Видишь, мама, — сказал Юзек весело, — я сижу у твоих ног, совсем как в будуарчике в Молинцах.

— Нет больше нашего будуарчика, — вздохнула пани Эвелина.

Юзек с удивлением взглянул на мать. Никогда раньше он не слышал, чтобы она вздыхала. Но тут он вспомнил о смерти отца и отвернулся.

— Помнишь, как ты читала мне Сенкевича? Помнишь, после скарлатины меня перенесли в будуарчик и ты читала мне «Потоп»? Помнишь?

— Конечно, помню. Это было такое чудесное время.

— Мадемуазель Берта нянчила Валерека, а ты целый день была со мной.

— Конечно, помню. Все прошло…

— Но вернется, — твердо сказал Юзек.

— Нет, дитя мое, не будем себя обманывать, это не вернется.

— Как? Ты не веришь, что мы вернемся в Молинцы?

— Нет, мой дорогой, не вернемся. Это точно. Эта глава нашей жизни и нашей истории окончена.

— Нет, нет, — воскликнул Юзек, хватая мать за руку, — нет, это невозможно! Когда ты читала мне Сенкевича, то и мне казалось, что невозможен возврат к тому времени… невозможен. Но теперь, подумай, теперь польская кавалерия в Виннице, Стрыжавце, Ярмолинцах… Это почти как на Кудаке{29}.

— Жаль, что здесь нет Януша, — сказала Ройская, положив руку на голову сына, — он бы тебе все объяснил. Революцию не повернешь вспять, как он сказал мне недавно. У нас свои задачи, нам бы в них только разобраться. Вот почему надо возвращаться в Варшаву.