Быстрыми, нервными шагами преодолев расстояние между своей комнатой и кухней, он увидел горничную, что-то готовящую на плите. Окна запотели от пара.

— Где наша девочка, Хатидже-ханым?

— Она ушла с Омер-беем на траурную церемонию.

— И что же, еще не пришла? — спросил Мухтар-бей, рассердился сам на себя, что задает такие глупые вопросы, и вышел из кухни. «Где же они так задержались?» Мысль о том, что дочь могла в такой день просто взять и отправиться на прогулку, вывела его из себя. «Расти такую, люби, пылинки с нее сдувай — чтобы она потом ушла к этому хлыщу, к этому самодовольному типу одержимому мыслями о деньгах!» Взгляд Мухтар-бея остановился на венецианском пейзаже. Эту картину он купил сам. Покойной супруге она не очень нравилась, но на стену ее все-таки повесили. Вспомнив жену, Мухтар-бей пригорюнился. «Только ее я и любил. А она всю жизнь надо мной слегка посмеивалась. Потом взяла и умерла. А сейчас и Назлы меня покинет. Да к тому же ради этого неприятного самовлюбленного типа. Эх, нашла бы она кого-нибудь другого… Взять хотя бы Рефика Ышыкчи. Пусть он человек наивный, зато добросердечный и чистый душой». Вспомнив споры с Рефиком, Мухтар-бей улыбнулся. «Однако до чего же он все-таки наивен! Можно и даже нужно быть идеалистом, но не настолько же! Хорошо, что министерство взялось издать его книгу». Министр сельского хозяйства, решив, видимо, не портить отношений с приверженцами Исмет-паши, настоял, чтобы просьба друга Мухтар-бея была выполнена. На днях Рефик должен был встретиться и с писателем-экономистом Сулейманом Айчеликом. Потом, наверное, отправится в Стамбул. Мысль о Сулеймане Айчелике и журнале «Тешкилят» была неприятна Мухтар-бею. «Не люблю фантазеров! Хотя, может быть, мои нынешние ожидания тоже не что иное, как фантазия, а я — жалкий мечтатель, питающий пустые надежды? На фоне этой смерти я — ничто. Смерть страшна! Живи, работай, выбивайся из сил, становись великим историческим деятелем, а потом — раз и всё. До чего же ужасна смерть… А я — всего лишь ничтожный муравей. Эх, даже поговорить не с кем!» Он вдруг вспомнил о горничной и снова отправился на кухню в надежде найти собеседника.

Горничная по-прежнему стояла у плиты и помешивала ложкой содержимое кастрюли, выясняя, достигло ли оно нужной консистенции.

— Что готовим, Хатидже-ханым? — спросил Мухтар-бей.

— Вы же вчера сами сказали, чтобы я приготовила сютлач! [91] — неприветливо откликнулась горничная.

— А, сютлач! Это хорошо. Смотри только, чтобы не пригорел!

— Разве я вас, эфенди, когда-нибудь кормила пригорелым сютлачом? — все так же сухо проговорила горничная.

— Милая Хатидже-ханым, я же пошутил!

Чтобы не стоять просто так, Мухтар-бей заглянул в холодильник. Увидел там знакомую тарелку и расстроился: из-за этого набора тарелок, который за три месяца до смерти купила жена, у них вышел спор. Мухтар-бей тогда сказал, что правильнее было бы потрать деньги на что-нибудь другое: купить, скажем, новую одежду, кресла или еще что-нибудь для гостиной. Сейчас он понимал, до чего же глупыми и пустыми были те споры. «Что жизнь, что смерть — все тщетно и глупо». Порывшись в холодильнике, он понял, что ничего интересного, кроме маслин, там нет, достал их и начал есть. Потом почувствовал жажду Наливая воду в стакан, задумался, о чем можно было бы поговорить с горничной. Посмотрел, как быстро та перемешивает ложкой сютлач, и спросил:

— Стало быть, все время нужно вот так перемешивать?

— Да, нужно! — хмуро ответила горничная.

— А если слишком сильно мешать, не пострадает ли вкус? Или, может быть, сютлач не загустеет до нужной кондиции?

Вместо ответа горничная вытащила ложку из варева и раздраженно постучала ей по краю кастрюли. Потом нервным движением надвинула на кастрюлю крышку.

Мухтар-бей подошел к окну и начал рисовать узоры на запотевшем стекле.

— Вот и великий Ататюрк умер, Хатидже-ханым! Что скажете?

— Да, большой был человек. Умер, что поделаешь. Все мы умрем.

— А как думаешь, что дальше будет? Что сделает Исмет-паша, каким людям доверит важные посты?

— Помилуйте, бейэфенди, я в этих делах не разбираюсь, что я скажу? — В глазах горничной промелькнула недобрая искорка, щеки чуть покраснели. — Я в этих делах ничего не смыслю, так и помалкиваю! Вот как вы в готовке ничего не понимаете, так и я в политике!

— И правда, — согласился Мухтар-бей. Гнев Хатидже-ханым показался ему забавным. Выйдя из кухни, он направился в гостиную, и не успел еще туда дойти, как выкинул из головы все свои горести. Вопрос о смысле жизни теперь казался неважным. «Главное — я живу! Живу смеюсь, разговариваю. И с радостью ожидаю должность в новом правительстве. На кухне готовится сютлач… Вот и всё!»

Рефик стоял на лестничной площадке у двери, медля нажать на кнопку звонка, и думал: «Что ему сказать? Первым делом поясню свой главный принцип: „Мы — это мы“. Нужно исходить из турецкой специфики… На этом принципе основаны дальнейшие шаги: объединение деревень в группы, выделение среди них сельских центров, способы… — Он вдруг неожиданно для самого себя нажал на кнопку. — …Да, с этого я и начну. Потом скажут о самом главном, о том, какую помощь мне хотелось бы получить. Скажу: уважаемый Сулейман Айчелик, я прошу вас помочь мне создать движение, которое могло бы оказать влияние на направление реформ и на выбор пути развития нашего молодого государства — в рамках тех принципов, по которым у нас с вами есть взаимопонимание. Вот о чем мне хочется вас попросить, скажу я».

Дверь открылась, и на пороге возник полный человек с круглым румяным лицом. Улыбнувшись, он сказал:

— А, вот вы, стало быть, какой! Добро пожаловать! Дорогу легко нашли?

— Да, сударь, легко, — пробормотал Рефик и подумал, что теперь так и придется говорить Сулейману Айчелику «сударь».

— Давайте-ка сюда ваше пальто. О, да вы, похоже, замерзли. А я как раз чай вскипятил. Проходите до конца коридора и налево, я сейчас подойду. Мне почему-то казалось, что вы должны выглядеть иначе. Да что же это, совсем вешалок не осталось!

Они вместе вошли в большую комнату с низким потолком, заставленную книжными полками. Рефик отметил, что волнуется. Бросил взгляд на книги, лежащие на столе, и сел в предложенное хозяином дома кресло.

— Я сяду за стол, если вы не возражаете, — сказал Сулейман Айчелик. — Не из чопорности, не подумайте. За письменным столом мне всегда лучше думается. Сидя в кресле, человек слишком уж расслабляется.

— Да-да, конечно, пожалуйста, — сказал Рефик. Он, волнуясь, смотрел на книги, фотографии на стенах, ручки и стопки бумаги, — на все эти инструменты думающего человека, многое говорящие о своем хозяине, и боялся, что от волнения не сможет сказать то, что хочет. Когда Сулейман-бей пошел за чаем, Рефик решил собраться с мыслями и еще раз продумать свою речь. Потом увидел на одной из фотографий стоящих бок о бок Ататюрка и Исмет-пашу и почувствовал, что тронут.