Шрифт:
И кое-что я за это время добилась, а именно: мы стали приглашать гостей к завтраку и к обеду. Сначала-то мы всегда только своим кругом за столом собирались и не встречали дома ни одной чужой души. И тогда я сказала Аликс, что так жить невозможно и что Ники обязательно нужно встречаться с людьми не только на аудиенциях. Сперва она воспротивилась, поскольку сама мысль о том, чтобы принимать, была ей не по нраву. И она ответила: where shall we find people? (Откуда же мы возьмем гостей?), что, конечно, прозвучало достаточно наивно. Однако представь, дело сдвинулось с мертвой точки, и мы уже успели устроить три небольших обеда, которые весьма удались, настолько, что и они сами нашли в этом много приятного. А я теперь раздаю им за это самые громкие комплименты, особенно ей, ведь Ники всегда был очень общительным, и, надеюсь, так будет продолжаться и впредь».
Как-то в беседе с министром императорского двора и уделов бароном В. Б. Фредериксом Мария Федоровна сказала:
«Без нее (Александры Федоровны. — Ю. К.)Ники был вдвое популярнее. Она не отдает себе отчета, как нужна популярность. У нее немецкий взгляд, будто высочайшие особы должны быть выше этого. Выше чего: любви своего народа?.. Я согласна, что не следует заискивать, ища популярности, но надо стремиться к ней. У Ники врожденное чувство нравиться. Я ей говорила все это, но она или не понимает, или не хочет понять, а потом жалуется, что ее не любят».
Многие современники отмечали исключительное личное обаяние Николая II. С. С. Ольденбург писал:
«Он не любил торжеств, громких речей; этикет был ему в тягость. Ему было не по душе все показное, всякая широковещательная реклама… В тесном кругу, в разговоре с глазу на глаз он зато умел обворожить своих собеседников, будь то высшие сановники или рабочие посещаемой им мастерской. Его большие серые лучистые глаза дополняли речь, глядели прямо в душу. Эти природные данные еще более подчеркивались тщательным воспитанием». Граф Витте подтверждал это мнение о Николае II: «Я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император Николай II».
Мария Федоровна была прекрасной матерью и бабушкой. Она горячо любила своих детей и внуков, а те отвечали ей взаимностью. Очевидно, примером ей служила ее мать, королева Луиза, которая всегда отличалась необыкновенным вниманием и чуткостью к своим детям.
Будучи объективной, Мария Федоровна высоко оценивала то воспитание, которое давала Александра Федоровна своим дочерям. Ей нравилось, что в семье Николая все дети были очень дружными и любили друг друга. Особые нежные чувства они питали к отцу. Наставник царских детей П. Жильяр писал: «Отношения дочерей к Государю были прелестны. Он был для них одновременно Царем, отцом и товарищем. Чувства, испытываемые ими к нему, видоизменялись в зависимости от обстоятельств. Они никогда не ошибались, как в каждом отдельном случае относиться к отцу; их чувство переходило от религиозного поклонения до полной доверчивости и самой сердечной дружбы. Он был для них то тем, перед которым почтительно преклонялись министры, великие князья и сама их мать, то отцом, сердце которого с такой добротой раскрывалось навстречу их заботам или огорчениям, то, наконец, тем, кто вдали от нескромных глаз умел при случае так весело присоединиться к их молодым забавам».
В российских и датских архивах сохранились письма и открытки, которые внучки направляли своей бабушке. Они свидетельствовали о их большой привязанности и нежных чувствах к ней.
Не всё в жизни царских детей шло ровно и гладко. Было много проблем, и дети, в том числе и сын Николай, доверяли Марии Федоровне как свои радости, так и горести и печали. По воспоминаниям Анны Вырубовой, «Государь сиял от радости, когда приезжала его мать. Как-то мы играли в теннис… когда он увидел приближающуюся из леса стройную фигуру в белом. „Теперь играйте вы, моя мать идет!“ — крикнул мне Государь…»
Мария Федоровна относилась ко всем своим детям и внукам с равной любовью, но каждый ребенок занимал в ее сердце свое особое место. Это видно из ее переписки с ними.
При любом удобном случае императрица-мать старалась высказать сыну свое одобрение и искренне гордилась им, когда находила его действия удачными, даже если речь шла просто о его хорошем выступлении. 15 (27) января 1899 года она писала своему отцу королю Кристиану IX: «Ники произнес прекрасную речь (на столетнем юбилее Кавалергардской гвардии. — Ю. К.)вначале на Манеже, а потом во время завтрака он поднял тост за меня и очень красиво говорил, легко и спокойно, совсем не подбирая слов, так что я не чувствовала никакого страха».
Государственный секретарь А. А. Половцов в своих дневниках отмечал, что во время встречи и беседы с членом Совета министров земледелия и государственных имуществ князем Куракиным Мария Федоровна расспрашивала его о том, что творится в деревне, и, «выслушав его, советовала обо всем составить записку и послать Государю, обещая, что со своей стороны поддержит его».
Князь Гавриил Константинович, описывая высочайший выход в Тронном Георгиевском зале Зимнего дворца 1 января 1912 года, на котором присутствовал весь дипломатический корпус, отмечал: «Государь и Императрица Мария Федоровна очень скоро обошли всех дипломатов, причем разговаривали почти с каждым из них. Императрица даже обогнала Императора и раньше его окончила обход. Императрица Мария Федоровна, как и ее датские родственники, обладала уменьем свободно разговаривать с посторонними людьми. Она говорила каждому несколько слов и очаровывала своей любезностью и ласковостью. Кроме того, у ней был в этом отношении огромный опыт, как и у Государя, который унаследовал от нее эту способность».
На вмешательство Марии Федоровны в государственные дела не все реагировали положительно. Некоторые критиковали ее. В дневнике А. А. Бобринского — почетного опекуна Петербургского присутствия Опекунского совета (запись от 24 марта 1895 года) мы читаем: «Мария Федоровна, которая была любима и симпатична всем, становится антипатичной благодаря своему явному намерению вмешиваться в правление, и она будет ненавистной…» Позже, когда начались разногласия между Марией Федоровной и Александрой Федоровной, Бобринский принял сторону молодой императрицы. 27 марта 1904 года он писал в своем дневнике: «Старая Мария Федоровна с обычной утиной улыбкой, молодящаяся, несмотря на годы. Ах, кабы она, вместо того, чтобы вмешиваться в государственные дела, занялась своими ведомствами — императрицы Марии и Красного Креста!»