Я подтянул ремень и вышел на границу поста.

Первое, что я заметил – была кровь. Невероятное, неописуемое количество. В самом страшном, самом циничном голливудском боевике я никогда не видел таких потоков пролитой на тротуар, забрызгавшей бордюры и медленно уходящей сквозь ржавые дорожные дренажи настоящей человеческой крови.

Чуть поодаль, возле массивной аляповатой клумбы, в изломанной неестественной позе, с широко раскинутыми ногами, лежало одетое в гоночный спортивный костюм обезглавленное тело мотоциклиста.

Я разворачиваюсь и, в очередной раз забыв про рацию, что есть мочи кричу что-то через весь пост Роскошному. Он не обращает на меня никакого внимания.

Замершие вокруг шлема люди как-то странно бочком-бочком начинают расходиться в разные стороны. Первым подскакивает бомж, за ним, схватившись за руки, исчезают в дверях магазина уборщица и официантка. Роскошный в каком-то сомнамбулическом состоянии наклоняется над шлемом, стараясь заглянуть за его тонированное забрало.

С территории второго поста растерянно смотрят два оказавшихся случайно поблизости гаишника и мой коллега – помощник начальника дежурной смены. На их изумленных лицах отчетливо читается простой риторический вопрос: “Где?”

Я, несколько оторопев, поднимаю свою рацию и без всякого позывного неожиданно для самого себя произношу: “Кажется, здесь…” Они явно слышат меня; слышит меня и Роскошный. И гаишники, и помощник, и я с Роскошным – все мы находимся в пределах видимости, хорошо различаем друг друга и почти одновременно начинаем понимать что именно произошло на нашем долбанном объекте.

…Все остальное я вижу, как в рапиде: Роскошный делает какое-то неуверенное движение и, видимо, пытаясь, как он скажет впоследствии “убрать ЭТО с прохода”, наклоняется и хватает злополучный шлем обеими руками. Его физиономия моментально бледнеет. Из поднятого шлема начинает капать густая венозная кровь, и Роскошный медленно и неуклюже заваливается на грязные затоптанные ступени лестничного марша. Создается такое впечатление, будто человек хотел поднять какой-то предмет, но предмет оказался гораздо тяжелее предполагаемой массы и потянул за собой потерявшего равновесие человека.

Роскошный выпустил из рук шлем, наискось осел на колени и, резко ударившись лбом о кафель, остался неподвижно лежать на ступенях.

– Что ж у вас в аптечке даже нашатыря нет? Йод один, да и тот просроченный?

– Да кто туда, Геннадий Иванович, заглядывает? Жгут с бинтом положены – и ладно.

– Значит, говоришь, в обморок Рикошетный твой завалился?

– Да. Минералкой, вот, отпаиваем. Домой просится, говорит – плохо ему.

– Симулянт.

– Ну, это как посмотреть: можно сказать – производственная травма.

– Где ты тут производство видишь, умник? Ладно. Один ночь отстоишь?

– Доплатите?

– Допустим.

– Не впервой, как-нибудь справлюсь.

Вернигора недовольно осматривает сидящего на ступеньках с бутылкой минеральной воды Роскошного.

– Что, голова-то, небось, тяжелая?

Роскошный смотрит на него мутными непонимающими глазами и еле слышно произносит:

– Чья?

– Ну не твоя же! Твоя-то легкая должна быть. Потому как – пустая…

– Да, Геннадий Иванович, мне тут медики сказали, что где-то около четырех кг. А если учесть, что вместе со шлемом, то все шесть выходят – живого… то есть мертвого теперь – весу… – отвечаю я за Роскошного и прислушиваюсь к разговору сидящих неподалеку на продавленном ящике из-под “пепси” следовательши и здешнего таксиста Толика, самого болтливого из тусующихся на первом посту водил.

– Я его еще на Рязанке “срисовал”, шлем у него – с фашистскими наворотами. На светофоре пробка была – не протиснуться. Забито все, полностью… Даже он на тарахтелке своей проехать не мог. Ну, думаю, чего стоять-то – надо дворами. Смотрю, он тоже – через дворы. Я за ним. На Зеленодольскую выехали, я подотстал малек, мне мамаша какая-то дорогу коляской перегородила, а он дальше поехал. Тут я его из виду и потерял. На Волгоградку выезжаю, а он здесь уже… лежит… раскинулся! Вот, думаю, и шлем не помог. Поди ж ведь ты! Поди ж ты…

Следовательша переворачивает лист бумаги и, внимательно осмотрев кончик перьевой ручки, продолжает устало записывать показания.

Вернигора еще раз внимательно посмотрел на Роскошного и расстроенно произнес:

– Ладно, отправляй его домой. Сегодня ночью один на посту помотыляешься. Но за отдельную плату. Так и быть…

– Сделаем, Геннадий Иванович.

Трагическую геометрию этого дорожно-транспортного происшествия не смогли восстановить ни местные менты, ни приехавшая после двухчасового стояния в пробках следственная бригада со всеми своими замерами, подсчетами и экспертами-криминалистами. Было совершенно непонятно, кто пересек перекресток на красный (или желтый?) свет, кто тронулся первым, кто нарушил, кто превысил и кто не доглядел, и как в этом раскладе оказался злополучный мотоциклист.

Усекновение главы одной из жертв даже для столичных автодорог – событие экстраординарное.

Если говорить строго научно – мир состоит из пустоты и энергии. Молекулы, атомы, протоны и нейтроны – всю эту лабуду мы изучали еще в школе и имеем, в силу полученного образования, вполне убогое и утилитарное представления о себе и об окружающей нас среде. Но, даже окончив школу и умудрившись вынести оттуда и сохранить в памяти кое-какие общие сведения, мы представляем себе структуру атома совершенно неправильно, слишком примитивно и схематично: в виде картинки в учебнике физики либо в форме концептуального изваяния в далеком городе Брюсселе.