Ответственность за подобное представление лежит не на педагогах и составителях учебных пособий, а на нас самих. Мы просто не можем представить себе строение атома иначе. Чисто физически. Прошу прощения за тавтологию: физический мир – без физического представления… но что-то в этом есть… (уже, кстати говоря, мистическое и религиозное). У нас не так хорошо развито воображение.

Наше умение постигать сокровенные тайны природы – многократно превышает возможности нашей фантазии. Человечество давно научилось понимать такие свойства вещей, которые просто не в состоянии себе представить.

Атом – это не ядро, окруженное вращающимися вокруг него частицами (хотя в действительности это так), а сгусток энергии, охваченный беспрестанно рассекаемой электронами микроскопической пустотой. Изобразить это явление, не прибегая к упрощению и схематизации, не представляется возможным.

Между тем, все, что мы видим вокруг, чего касаемся руками, все, что мы едим и пьем, по чему мы ходим, на чем сидим, все, что мы носим на себе и вдыхаем вместе с воздухом (сам воздух в том числе, кстати, тоже), да и сами мы, как оболочка своей больной, но якобы бессмертной души… Короче говоря, все, буквально все и вся существующая материя во вселенной – это, всего лишь, постоянно меняющая свои формы и обличия энергия; ну и, конечно же, безбрежная и вездесущая пустота.

Я совсем недавно уяснил для себя, что когда я сижу на стуле, то, оказывается, – я на нем практически не сижу… Энергия атомов и молекул, из которых состоит мой зад и надетые на него штаны – постоянно отталкивается энергией атомов и молекул занимаемого мной стула. В результате чего между мной и стулом, несмотря на наш плотный и абсолютно достоверный контакт, всегда находится тонкая прослойка пустоты.

Значит, между мной и окружающим меня миром постоянно остается пространство: невидимый без электронного микроскопа, но все-таки имеющий место непреодолимый разъединяющий зазор. К сожалению, этот зазор не смог предотвратить или хотя бы уменьшить трагический урон, понесенный сегодня возле метро “Кузьминки”, в час пик, в разгар летнего рабочего дня несчастным мотоциклистом.

Просто энергия и пустота бампера, помноженная на пустоту в голове сидящей за рулем блондинки и кинетическую энергию ее иномарки, столкнулись на перекрестке Зеленодольской улицы и Волгоградского проспекта с энергией и пустотой ведомого сопливым восемнадцатилетним солдатиком армейского грузовика (солдатик, кстати, отделался легким испугом, а блондинку увезла “скорая”)…

И все бы, как говорится, ничего, кабы не вылетевший в этот момент на встречную полосу движения байкер.

Холодная казенная пустота (и энергия), сосредоточенная по краю изогнувшейся после удара кабины, бесстрастным карающим лезвием прошла чуть ниже “навороченного” шлема и превратила сгусток живой энергии (и сопутствующей ей вездесущей пустоты) в абсолютно мертвое и непригодное для дальнейшего существования обезглавленное пустое место.

Следовательша сделала последнюю запись, пошепталась с инспектором ГАИ, после чего, тяжело вздохнула, уселась на переднее сиденье служебной машины и, достав из косметички пилочку для ногтей, стала оттачивать свой маникюр.

Роскошный после ухода Вернигоры моментально скинул симулянтскую маску, попрощался с продавщицей газет и, пожелав мне всего самого наилучшего, ушкандыбал домой, не отработав и половины смены.

На втором посту, возле клумбы, пара санитаров, положив обезглавленное тело на носилки и покрыв его серой казенной простыней, переговариваясь и споря, решали, как лучше пробраться к машине скорой помощи, минуя собравшуюся толпу зевак и трепещущие на ветру ленты милицейского ограждения.

Посередине бурого, засохшего на асфальте пятна, рядом с носилками лежала пропитанная кровью пачка дорогих сигарет и зажигалка “Zipрo”, по всей видимости, вынутая из кармана мотоциклиста осматривавшим его медицинским экспертом.

Я подхожу к приунывшей матери-одиночке и, взяв глянцевый журнал с голой девкой на обложке, задаюсь вполне оправданным, особенно в свете последних событий, вопросом: “Интересно, на сколько минут сократилась бы жизнь этого байкера, докури он свою пачку сигарет до конца?”

Впрочем, кажется, это уже неважно.

Просторная летняя ночь, зацепившись краями прозрачных июньский сумерек за кроны дворовых деревьев, опустилась на мой неприветливый беспокойный город. Говорят, что “белые ночи” случаются только в Петербурге, на той далекой, с трудом отвоеванной у шведов северной широте.

Я бывал там. Неоднократно. Как раз в период “белых ночей».

В Санкт-Петербурге или как принято нынче выражаться, – в СПб после развода мостов на несколько часов наступает зыбкая белесая темнота, весьма схожая с нашей московской. Различие не так уж велико. Особенно если учесть интенсивность рекламного и дорожного освещения на улицах столицы.

Почему я вдруг вспомнил о Питере? Сам не знаю. Вот, мол, и у нас есть свои “белые ночи”, почти такие же, как там… Видимо, “мериться буями” нам, жителям двух российских столиц – бывшей и нынешней – до скончания века судил сам Господь Бог.

Я в гордом одиночестве, без мелкого симулянта и предателя Сережи Роскошного, стою на своем первом посту неподалеку от входа в метро Кузьминки и наслаждаюсь неоновой игрой красочной вывески зала игровых автоматов.

После всего перенесенного мною сегодня, после бесконечной беготни, криков, сдерживания толпы, в котором я, волей-неволей, должен был принимать участие (охранники по закону о “Частной охранной и детективной деятельности РФ” обязаны оказывать всяческое содействие правоохранительным органам), после разговоров со следователями, экспертами и моим собственным понаехавшим начальством, под конец этого суматошного и беспокойного дня я начинаю казаться себе истинным профессионалом или, проще говоря, – Настоящим Человеком Героической Судьбы… А что? Медали не дадут, конечно, но хоть ночь в двойном размере оплатят. Обещали, по крайней мере.