Исключением из обрисованной выше ситуации являются красивые молодые девушки и очень редко попадающиеся на моем жизненном пути представители творческих профессий. В остальном мы – древняя, до последней степени уставшая от себя и от других народов нация.

Хотя, когда нас начинают одолевать какие-либо личные амбиции или на пороге возникает коварный и недооценивающий нас враг… Но я сейчас не об этом.

С хохлами дело обстоит иначе. Что-то темное, объединявшее нас у дымных костров доисторических кочевий, в ритмах языческих плясок и примитивных шаманских песнопений, что-то зародившееся во мраке девственных ночей, не знавших электрического света, что-то возникшее в тесной спайке сомкнутых боевых рядов – какое-то необъяснимое внутренне чувство всеобщей любви и единения, какой-то всеобъемлющий массовый пароксизм – все это порождает ту возвышенную комплиментарность, которая заставляет меня симпатизировать выходцам из этой – недавно отделившейся от нас, но живущей теперь по своим политическим правилам и гражданским законам – маленькой, но независимой страны.

Я только не знаю, как после всего вышесказанного объяснить тот факт, что моей первой женой была этническая армянка – московского, правда, разлива, но с неразрывно-прочными, как все восточные родственные связи, ереванскими корнями…

– У нас полбутылки всего осталось… надо бы еще сбегать.

– Один момент, – успокаиваю я Ленку-хохлушку, и направляюсь на третий пост в круглосуточный универсам – единственное место на объекте, где ночью продают крепкие спиртные напитки.

Женская часть образовавшейся компании представляла собой разнокалиберный квартет: стройная Оксана (наверняка – “розочка”! – подметил я плотоядно), довольно полная Ленка и две совершенно непохожие внешне, но постоянно называющие друг друга “сестренками” бесформенные тридцатилетние бабищи.

Все кроме меня находились в состоянии легкого алкогольного опьянения и были объединены каким-то странным плохо скрываемым недовольством. На Роскошного обижаются – правильно! – договорился, пригласил, пообещал профинансировать и пропал. Даже встречу не отменил – скотина.

Но причина дамского недовольства оказалась куда печальнее и драматичней.

Мы зашли за угол пятиэтажки и разместились на двух расположенных друг против друга дворовых скамейках, поставленных таким образом “для удобства общения” местными малолетними алкоголиками.

– О чем она только думала? Как, вообще, до жизни такой дошла? – риторически вопрошала одна из “сестренок”, усаживаясь на скамейку и доставая из принесенного с собой целлофанового пакета немудреную “походную закусь”.

– Ну а что? Любая могла проколоться. Все мы дуры – все под богом ходим, – заметила, брезгливо очищая перезрелый банан, Оксана. – У нас полрынка с черными трахается. Сама знаешь, что на “Чиркизоне”, что в “Лужниках”: “стик-тым” сплошной да “кун-эм”…

Затем она с отвращением выбросила скользкую кожуру под соседнюю скамейку, отломила кусочек очищенного банана, положила его себе в рот и неожиданно добавила:

– Фак ю мазар! Фазер ту!

Я опустил глаза, покачал головой и еле заметно улыбнулся.

– Я из “Лужи” потому и ушла! – отозвалась Ленка, разрезая маленьким перочинным ножом вареную колбасу с налипшими на нее хлебными крошками.

– А ты здесь в “Кузьминках” не у азера, что ли, работаешь? Такой же чурка, – отреагировала “сестренка”, принимая от Оксаны кусок отломленного зеленого яблока.

– Ну, этот старый уже. Потом у него жена есть; он в Москву ее год назад перевез; на съемной квартире живет, внуков нянчит: пустили корни нехристи басурманские, – заключила Ленка и, чокнувшись со всеми, привычным движением опрокинула в рот содержимое хрустнувшего пластикового стаканчика.

Все одновременно замолчали, закусывая и усаживаясь поудобней.

Не успев дожевать, но уже прикурив сигарету, Оксана продолжила:

– Говорили же про него: что наркоман, что извращенец, что козел каких мало… А она?! Она-то что?! Чем слушала? О чем думала? На шо она, дурочка колхозная, надеялась?! – я заметил, что Оксана принималась “шокать” и “гакать” только когда начинала сильно волноваться или пьянеть.

– Извращенец… удивила! Знамо дело, все они у нас в задницу просят. Привыкли своих чучмечек по аулам да кишлакам в анусы охаживать, вот и к нам лезут… с предложениями… – ответила Ленка и как-то странно посмотрела на меня и болтающуюся на моем поясе резиновую дубинку.

– А ты чего пропускаешь, стакана не хватило?

Мне не хотелось публично излагать причины своего нежелания пополнять их пьяный коллектив. Не та компания. Да тут парой слов и не отделаешься…

– Проверяющего жду. У нас с этим строго.

– Нормуль. Строго у них! Что-то я, на Разъебошного вашего глядя, такого бы не сказала. Вечно он то с похмелья, то уже нажранный…

– Это ты его после работы видишь, а так он редко… – не успел я выгородить своего напарника, как меня перебила, видимо, продолжая начатый еще до моего появления разговор, одна из “сестренок”:

– Я к ней сегодня в больницу заезжала. Ее вчера из реанимации в общую палату перевели. Левую грудь совсем удалили. А правая, говорят, еще под вопросом.

Девушки на минуту замерли и растерянно замолчали.

Стало слышно, как щелкает на стыках своими длинными рогами уходящий вдаль по Волгоградскому проспекту последний рейсовый троллейбус.

Я тоже рассеянно и многозначительно помолчал, но потом встрепенулся и неожиданно сам для себя спросил:

– О ком это вы, девчонки? А то я…