– Но это же история низвержения Диавола с неба, – изумился Абдаллах.

– Это та же самая история, по-другому понятая и увиденная! – довольный произведенным эффектом, заметил старик. – После того как ты понял, что должен убивать, чтобы жить, ты должен понять, что убивать ты будешь не по своей воле! «Твое дело – хорошо исполнить возложенную на тебя роль; выбор же роли – дело другого», – говорил Эпиктет. Это труднее понять и труднее принять, но те, кто не принимает этого, гордецы, поистине, воплощены в Иблисе, он – их князь. Заодно ты поймешь, куда из моего первого рассказа исчез змей!

Старик снова полез под лавку, и у Абдаллаха, сообразившего, зачем, екнуло сердце: эта светло-коричневая смола поистине была волшебным зельем! И, действительно, новый кусочек смолы оказался в сосуде. Абдаллах вдохнул дым с уже знакомым запахом...

– »Как упал ты с неба, Денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «взойду на небо, выше звезд божьих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней...» Голос старика, произносивший эти заклинания, набирал нездешнюю силу, и наконец Абдаллах увидел: звезды в прорехах стен снова вспыхнули, но уже каким-то новым, злым, дьявольским огнем. Потом они по одной стали гаснуть: их закрывали чудовищные, в полнеба, перепончатые крылья существа, летевшего сюда. И вот он здесь, стоит, скрестив на груди руки, и цедит ленивые, но переполненные ядом слова:

– Разве Аллах не знал, что из меня выйдет, до того, как творил? Для чего ж он все же сотворил меня – и сотворил столь совершенным? Для чего он не проклял ночь, в которую я был зачат, и не затворил чрева, рождавшего меня, и не сжег колыбель, в которой я спал, и не иссушил сосцы, меня питавшие?

Абдаллах боялся посмотреть в тот угол, откуда раздавались эти слова, но глаза стоявшего там существа глядели в самую его душу, он видел их словно сквозь свой череп! И не гнев был в тех глазах, а беспредельная тоска...

– Если он сотворил меня и дал мне собственную мою волю и собственные мои желания, то зачем он требует от меня отказаться от них и повиноваться его воле? Я хочу того, чего хочу я, а не того, чего хочет он, чего бы это мне ни стоило, – ибо иначе ничего не стоит сама жизнь!

Если б даже я под угрозой смерти или вечных мук и увечий согласился признать обязанность подчиняться ему, преклонил бы колени перед ним, – ведь этим дело не кончится, и он потребует от меня поклоняться каждому его слуге, как уже требовал от меня, созданного из пламени, повиновения Адаму, этой кукле, слепленной из желтой речной глины!

И почему, наконец, он теперь, когда уже понял, с кем имеет дело, не погубил меня, чтобы в мире не осталось больше никакого зла? Не лучше ли сохранить в мире мир и благоустройство, чем смешивать его со злом? Какова же мудрость в этих решениях Аллаха?..

Говоря это, Иблис истаивал, стал полупрозрачным и совсем исчез. Голос остался, но это был уже голос старика:

– Так передает речения Иблиса мудрейший Мухаммед аш-Шахрастани, обучавшийся у муфтиев и улемов Нишапура и Гурганджа, в своей «Китаб ал-милал ва-н-нихал» ... Но, сын мой, давай разбираться! Почему Иблис называет себя созданным из пламени, а Адама – из глины?

– Называет? – удивился Абдаллах. – Разве это на самом деле не так?

– Поистине, понимать эти слова столь буквально – значит, заблудиться далеким заблуждением. В этих словах скрыт аль-батин, и ты должен увидеть его! Это папа римский предписывает своим католикам считать Дьявола личностью, реальным существом, которое «...проникает через все органы чувств, рисуется в изображениях, приноравливается к цветам, льнет к тонам, лежит скрытым в гневе и в обманчивой речи, скрывается в запахах, проникает с испарениями и наполняет туманом все входы к рассудку». Для нас Иблис – это не существо, это – способ, которым ты принимаешь решение. Смотри: только себя в этом мире ты видишь изнутри. Только о себе самом ты знаешь, что душа твоя – огненной природы. Все остальные пред тобой – глиняные куклы, и ты видишь не их душу, а их оболочку: не их доблесть, а их шрамы и морщины; не их робость, а их неуклюжесть; не их нежность, а дурной запах у них изо рта! И как тут не сказать о самом себе: поистине, я создан из пламени, а он (или она) – из желтой речной глины! Но, сделав так, ты займешь позицию Иблиса, примешь то решение, которое принимает Он! Он в этот момент – твой учитель и наставник! И твое желание становится твоим законом. И ты говоришь: «То, что мне даровано, – по моему знанию». Разве ты не знаешь, что Аллах погубил до тебя множество тех, кто был сильнее тебя мощью и богаче стяжанием? Поистине, говорят те, которые желают ближайшей жизни: «О, если бы и нам то же, что даровано Каруну! Поистине, он – обладатель великого удела!» Карун умел обращать свинец в золото и делал драгоценности из горного льда!

Сказав так, возгордясь своей огненной душой и забыв, что такую же душу Творец дал каждому, ты перед Кораном будешь подобен Иблису перед троном Аллаха! Ислам значит «покорность», мусульманин – это «покорившийся». Христиане также знают, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать...

Смиренный человек приспосабливается к миру, даже если ему отведена лишь проплеванная щель под подошвой сапога его властителя, – и тем счастлив. Гордый желает приспособить мир к себе, переделать его по своим планам и задумкам. Кто судья этих планов? Только он сам, и каждый будущий властитель начинает с того, что создает себе свою картину мира, картину того, чему предстоит стать его уделом. Чем обширнее этот удел, тем более он, по неизбежности, упрощен, ибо его дулжно охватывать единым взором, и тут не место входить в частности и детали. Сколько прольется крови, если начать кроить и шить мир по этим планам? Какая разница властителю! Зато результатом будет новехонький, с иголочки, мир, скроенный по разумению нового, очередного владыки.