– Главная из них – поистине, глупость! – ответил Орхан, присаживаясь и протягивая руку к куску баранины. – Как сказал – и прекрасно сказал – мудрейший Низами из Гянджи:

Это закон нашего мира! Но закон, который многим не нравится! Многие искренне и глубоко возмущены им! Эти праздные болтуны требуют Справедливости. Они описывают государство, где каждый получает по своему вкладу в общее дело. Но на деле они требуют лишь халвы – себе, ибо всякий склонен считать себя незаменимым, а в отношении к благам считают еще проще: что им нравится, того они и заслуживают. «Ведь я этого достоин!» – их любимое присловье.

Немудрено, что люди, слушающие этих болтунов, всегда возмущены, ибо на всех халвы никогда не хватает: ведь даже при «справедливом разделе» каждому достанется лишь помазать по губам, что возмущает их еще больше. И разве мы не вправе обратить возмущение этих пустозвонов себе на пользу, направив их гнев против наших врагов!

«...Справедливо ли устроен мир, в котором одним даны каменные дворцы и плодородные земли, стада овец и табуны лошадей, богатые одежды и блистающее оружие, – а у других есть лишь две руки и кетмень; солнце сожигает его спину, пот заливает глаза...», – с подвыванием, как мюдеррис, глумливо забормотал он. – Сколько ни повторяй эту лживую фразу, всегда находятся люди, для которых она обладает всей прелестью новизны и истины. Человек не меняется – и через сто, и через двести лет после того, как о нас прочтут поминальную хутбу, люди по-прежнему будут развешивать уши, услыхав эти слова!

– Но через пятьсот лет? Неужели мы оставим этот мир столь же глупым и злым, каким застали?

– Думаю, через пятьсот лет люди все же поумнеют! Ведь не зря трудятся муфтии и улемы, не зря пишутся книги!..

– Это легко определить! – заметил Орхан. – Скажи, прошло ли пятьсот лет с тех пор, как впервые в сердцах человеческих появилась эта мысль?

– Пятьсот лет? Да, блистательный, прошло, ибо впервые эта мысль, эта трагическая ошибка обратилась в кошмарную действительность в правление иранского шаха Кавада, за сто тридцать лет до хиджры , то есть более восьмисот лет назад ...

...Человек был беззащитным. Все оборачивалось против него! Еда истирала зубы и вызывала боли в желудке. Дети, вырастая, с презрением отворачивались от отца-неудачника, который не смог стать ни купцом, ни улемом, ни ремесленником, ни даже аскером . Жена могла изменить – и не было больнее той боли; но даже если она не изменяла, шло время, и уходила красота, уходила свежесть чувств. Государство? Оно должно было обеспечить охрану от внешних врагов и от разбойников: но ураганы войны то и дело проносились над селами и городами, сметая все; а разбойникам можно и не появляться, ибо после того как государство собрало налоги, им было уже нечего брать. Друзья? Как и повсюду в мире, благоуханная и крепкая мужская дружба могла длиться целую вечность, но не дольше первой попытки занять у друга пару динаров. Политическая группировка? Это опаснее всего, ибо предательство стало повседневностью: тебя в лучшем случае используют и выбросят.

Оставались два убежища: сон и религия – то есть сон наяву. Надо сном человек был не властен, видя иногда кошмары, а порой не видя вообще ничего. Тем с большим разбором он относился к религии. Ведь дело шло ни более, ни менее как о смысле жизни! Невнятное бормотание имама или хатиба мало давало душе человека: он искал другого, а чего именно – ответить могла только она сама, душа...

Одной из самых задевающих душу идей была та самая, которая и вела к вере: все плохо! Под каждым цветком скрыта змея, и нет худшей боли, чем воспоминание о минувшей радости; жизнь – самое бесценное человеческое сокровище – оборачивается болезнями, старостью, смертью, и в конце концов отнимается у человека... Но ведь болезни и старость – удел одного только тела, ибо каждый непосредственно видит, что чем старее и мучительнее становится эта прежде доставлявшая столько радости оболочка, тем умнее, добрее и тоньше становится ее содержимое – душа... Эта воспринимаемая как непосредственный факт разъединенность путей развития души и тела вела к весьма далеко идущим выводам! О бессмертии души? Ну да, но это ведь общее место! А вот что это такое – душа? Неужели, точно, бог, нашедший приют в теле человека, как считал Сенека? Но как с ней обращаться? Каким законам следовать, чтобы не ухудшить ее участь?

Перс Мани из благородного рода Патала жил в Иране за четыре века до Мухаммеда, при Сасаниде Шапуре, сыне Ардешира. Его отец был членом братства эльхаизитов, возводивших свое учение к иудейской секте ессеев (эссенов). Мани называл себя «учеником Траетаоны», преемником Будды и Зороастра, Параклетом и вновь пришедшим Христом. Он учил, как, впрочем, и зороастрийские маги до него, что единого мира нет, а существуют два первоокеана, две изначальные стихии: «беснующийся мрак» – плотная, холодная, влажная материя, – и «вечный Свет» – зыбкий, жаркий, сухой дух. Они непримиримы и сражаются, встретившись. Личный носитель светлого начала – Мани называл его «Первочеловеком», Ормуздом, – был растерзан Торжествующим Мраком в клочья: эти бессмертные частицы Света облечены теперь тьмой, томятся у нее в плену. Облечение обрывков света в темную материю и составляло, по Мани, суть творения.

Сомневающимся предлагалось заглянуть в собственную душу: она-то и есть эта частичка света, попавшая в плен тела, которому предстоят смерть, гниение, распад... To soma einai to shma , как говорил Эпиктет, человек – это ходячий труп, обремененный душой, и смерть – это освобождение души из плена материи и приобщение ее к царству света! Поэтому все материальное, все, что привязывает человека к миру и жизни, а его душу – к его телу, суть мерзость и грех. Сравните со словами Будды: «Человека, помешавшегося на детях и скоте, исполненного желаний, похищает смерть... Ни дети, ни отец, ни даже родственники не могут быть защитой тому, кого схватила смерть. У родных не найти защиты. Зная эту истину, пусть мудрец, внутренне сдержанный, очистит себе путь, ведущий к нирване».

К телу – темнице души – надо и относиться соответственно. Плоть настолько чужда духу, что нужно или совсем от нее отрешиться, или предоставить ей полную волю. Первое из этих направлений означало аскетизм; второе, полная нравственная распущенность – предполагала возможность и дозволенность любых оргий, вина, гашиша, опиума, разврата, ибо все это не хуже поста и молитвы расшатывает душу, ослабляет ее связь с телом, с материей, держащей душу в своих острых хищных когтях. Убийства, ложь, предательство также не были подлинным грехом, ибо их результат – всего лишь разрушение некоторого числа смертных плотских оболочек, т.е., в конечном счете, освобождение и слияние с Абсолютом, со Светом тех душ, которые томились в этих материальных тюрьмах.