Хочу написать еще про наше прибытие в Афины.

Таможенный чиновник отдал нам документы, и мы отправились в Афины, когда день уже близился к закату. Синьор Папаутсис нанял большой экипаж с дружелюбным греком-возницей. Его лицо расцвело улыбкой, когда он взглянул на меня. Я проигнорировала эти признаки внимания и помогла синьору Дженнаро с багажом, к его удивлению. Он боялся, что долгое путешествие навредит его инструментам. В конце концов мы погрузились в экипаж и отправились в путь. Синьоры Дженнаро и Папаутсис сидели впереди с возницей, державшим в руке мушкет. Сзади ехали мы с синьором Казановои, подпрыгивая на кочках и изо всех сил пытаясь удержать на месте Финетт, Когда мы проезжали. мимо пастухов, пасущих овец, собака радостно лаяла, нюхая воздух.

Солнце садилось на равнину Аттики, озаряя ветки тополей и кустарников по обеим сторонам узкой дороги бледным золотом. Свет падал на рощи оливковых деревьев и поля, с которых уже убрали урожай, окрашивая увядшие колосья пшеницы тем же медовым оттенком, что я заметила в вине синьора Казановы. Словно бы, вся Греция светилась каким-то приглушенным светом. Мое большое тело казалось мне легким, как будто я тоже стала другой. Даже лицо синьора Казановы выглядело счастливым и молодым.

А затем на нас пала тьма. В этой прекрасной стране не было сумерек. Через милю-другую мы подъехали к дому, окруженному деревьями. Синьор Папаутсис крикнул вознице, чтобы тот остановил повозку, и, даже не взглянув на нас, он и синьор Дженнаро слезли с козел и исчезли в доме.

– А на дороге нет грабителей? – спросила я.

Но синьор Казанова уже уснул, и я сидела, качая Финетт на коленях, смотря на низкую горную гряду, чьи плоские вершины сияли мягким аметистовым светом. Афины были где-то там. Я чувствовала невероятное одиночество в этом диком месте и проклинала себя за то, что столь опрометчиво отправилась в это путешествие. «Кто в Афинах, – подумала я, – знает, где находится Америка? Возможно, они даже и слова-то этого не слышали».

Когда луна показалась над верхушкой дальнего холма, появились синьоры Дженнаро и Папаутсис, шумно переговариваясь и похлопывая друг друга по спине. Они вскарабкались на повозку, отчего лошади нервно вздрогнули, что пробудило синьора Казанову от дремоты.

– Манолис и Доменико пробуют на вкус тайны Востока, – прошептал он.

В ответ я удивленно на него посмотрела, но он ничего не объяснил. Мне захотелось пить, и он налил мне стакан узо. Никто из нас не подумал захватить с собой еды или воды, так что мне пришлось давиться зловонной жидкостью со вкусом ликера.

Примерно час наш экипаж грохотал по сельской дороге, на полной скорости летя среди вздымающихся деревьев, чьи стволы и ветви были ясно видны в лучах полной луны, стоявшей высоко в небе. Мне стало не по себе, и я почувствовала облегчение, когда заметила огоньки света, прыгающие подобно светлячкам по ломаному силуэту холма, вздымающегося на огромной темной равнине. Синьор Казанова сказал, что это огни фонарей, с которыми афиняне ходят по ночам. На вершине озаренного луной холма я разглядела белые, как кости, колонны Парфенона. А за этим прославленным памятником античности парила ось минарета.

– О, Венера, известная здесь под именем Афродиты, благослови это место, – прошептал синьор Казанова и перекрестился. Мой новый друг был католиком, но относился к Богу не так, как остальные паписты. Сейчас Казанова говорил о Верховном Существе как о своей повелительнице, говорил о Провидении как о женщине.

Мы проехали сквозь поля пшеницы, серебряные стебли которой сияли в лунном свете, затем вылезли из повозки и подошли к городской стене, которая, как сказал Джакомо Казанова, была построена для защиты от пиратов. У ворот сидел мужчина в тюрбане, его ноги были забинтованы в рваные тряпки.

– Что с ним произошло? – прошептала я, пока стражник, гремя, открывал ворота.

– Поколотили палками, – прошептал синьор Казанова. – Отбивание ног – это обычное наказание в этих краях.

Афиняне заполонили вечерние улицы, многие из них несли фонари, которые было видно издали. Когда мы свернули на грязную улочку, я почувствовала, как у меня сводит желудок. Переполненные сточные канавы бежали вдоль нее, и из них выливались дурно пахнущие отбросы. Я заметила полуголодных собак в тени христианской церкви, стоявшей за маленькой мечетью. Когда мы прогрохотали мимо, собаки залаяли и лаяли на нас до тех пор, пока вся деревня не огласилась собачьим лаем. «Такова изнанка Афин, – подумала я. – Какое разочарование!»

Дорогой Исаак!

Мое здоровье улучшается, друг мой, по сравнению с тем, что было месяц назад. Вчера вечером мы прибыли в Афины – а до этого провели четыре дня е Корфу под жарким, безоблачным небом. К сожалению, мое дружеское внимание к мусульманской семье было неверно истолковано ее главой. Я не буду распространяться об этом Исаак, скажу только, что мне пришлось выложить таможенному чиновнику бакшиш, чтобы спасти его жену и ребенка.

Благодаря моей репутации писателя наш. проводник подыскал нам хорошие апартаменты в доме вдовы Мавроматис. Ее имя означает «черные глаза», но они у этой женщины василькового, голубого цвета – наследие венецианских предков. Когда мы расположились, хозяйка принесла мне письма от ее английских друзей, останавливавшихся здесь в этом году, и спросила, не напишу ли я им, что она согласна сдать комнаты подешевле, если они надумают вернуться. Вдова очень удивилась, когда я объяснил ей, чтоя еще недостаточно хорошо знаю английскийязык. (Извини меня за кляксы, старый друг. Вдова получает чернила от своего сына, который делает их из алеппских чернильных орешков, растущих рядом со Смирной, перемешанных с сульфатом железа, водой, арабским клеем и ярью-медянкой, – если я правильно понял его объяснения по-гречески. Он держит это примитивное варево в деревянных бочонках месяцами, прежде чем разлить его по маленьким бутылочкам одна из которых стоит сейчас передо мной. Когда я пишу, то слежу за тем чтобы не касаться этой смеси пальцами, иначе эта липкая зеленая гадость сожжет мне кожу.)

В нашем распоряжении целая анфилада комнат, выходящих на прелестный внутренний дворик с пятью или шестью лимонными деревьями: в моей комнате стоит письменный стол – скорее всего подарок французского консула – и несколько стульев, что является редкостью в Афинах, где жители до сих пор больше любят сидеть на полу.

Ночью так же душно и жарко, как и днем, поэтому спустя несколько часов после нашего прибытия я спустился в маленькую купальню, разбитую во дворе, ища бочку с водой, дабы смочить свои простыни, – помнишь, именно такому способу сохранить прохладу жаркими ночами ты научил меня давным-давно. Стена, разделяющая женскую и мужскую половины двора, была сделана для людей ниже меня ростом, так что я легко мог все видеть. Я взглянул туда из любопытства и заметил копну темно-рыжих волос. Спустя мгновение прелестная медная головка появилась предо мной, и я встретился взглядом с испуганными глазами пуританской девушки.

Она в ужасе взглянула на меня, а затем склонила голову.

– Синьор Казанова, – всхлипнула она. – Помогите мне! Я пьяна.

– Называй меня просто Джакомо.

– Да – Джакомо. – Бедняжку рвало.

– Я присмотрю за тобой, милая девочка.

Жизнь по соседству прекрасно отразилась на наших отноше1шяхс мисс Адамс. Разумеется, она не настоящая пуританка, хотя и демонстрирует чарующую заинтересованность в самосовершенствовании. В конце концов, эти безрадостные люди были ее предками.

Я дал мисс Адамс сесть и нежно протер ей лоб мокрой тряпкой, а когда ее походка стала более уверенной, я отвел девушку в свою комнату. Несмотря на все свои храбрые уверения в том, что ей не нужны защитники, моя юная спутница все еще невинна. Уложив мисс Адамс на кушетку, я устало прилег рядом на кровать. Мои конечности снова стали мокрыми от пота, и в первый роз за много месяцевя осознал всю длину своего тела. Моя голова, мои ступни и руки, каждая моя конечность, равноотстоящая от другой, подобны пятиконечной звезде, какую можно увидеть на великолепном рисунке человека Леонардо. Наверняка на меня так действует пребывание в Греции. Это гений места, который дает нам, смертным, обратно наши тела и напоминает, что корень всей метафизики лежит здесь. Не удивительно, что Филэллин целую эпоху назад вознес благодарность безоблачным небесам Греции.

Я спал под простынями последнего мужа вдовы на матрасе, набитом соломой и перекинутом через две деревяшки, и мне было так комфортно, как если бы я лежал в покоях дворца дожа. А утром я имел удовольствие лицезреть дочку хозяйки, сметающую пыль своей щеткой в большую трещину на полу, как будто специально созданную для этой цели.

А теперь, дорогой друг, настало время вспомнить Сенеку. Я намереваюсь доказать мисс Адамс, что у ее любимого философа вызывало смех упоминание о формах Платона. Если я и понял что-то за свою жизнь, то только одно: людям не следует стремиться реализовать идеалы, но им надо искать идеальное в реальном».

Сегодня я проснулась посреди ночи от стонов. Сначала я подумала, что это мне мерещится от усталости и укусов надоедливых насекомых, но потом поняла, что издаю эти звуки сама. На противоположном конце залитой лунным светом комнаты, под москитной сеткой, лежала человеческая фигура, более похожая на труп.

– Джакомо? – прошептала я, не до конца уверенная, могу ли я называть его по имени. «Услышав знакомый голос, мне на живот запрыгнула Финетт и принялась лизать мне лицо.

– Иди ко мне, Финетт! Вот хорошая девочка! Трупообразная фигура стряхнула с себя простыни, и передо мной предстал Джакомо Казанова в длинной ночной рубашке. Прядь красновато-серых волос свисала из-под его ночного колпака. Я никогда не видела моего спутника без парика, и, действительно, парики всех цветов и размеров лежали рядом с ним, на письменном столе. Я встала, комната закружилась вокруг меня, и пришлось какого совладать с собой, сосредоточившись на этом самом столе. Он был такой же хороший, как и любой из предметов мебели в бывшем доме Франклина в Пасси – большой и закрашенный резьбой, с бронзовой окантовкой по краям, чтобы бумаги не падали на пол. Казанова положил на него свой журнал с пакетом вырезок и писем. Но все было без толку. Комната вертелась вокруг меня как заведенная. Я быстро села, а он отвернулся от меня. Когда мой спутник склонился над своим сундуком, я заметила, что его рубашка слегка задралась. Я старалась не смотреть на его бледные бедра, сверкающие в лунном свете. Несмотря на возраст, ягодицы Джакомо Казановы все еще были крепкими и мужественными.

– Вы выпили слишком много узо, мисс Адамс, – сказал он, одергивая рубашку и передавая мне кубок с водой. – Если вы уже чувствуете себя лучше, то могу проводить вас в вашу комнату. Я не причиню вам зла, не бойтесь.

– Вы до сих пор не причиняли мне вреда, поэтому у меня нет повода думать о вас плохо в дальнейшем.

Казанова рассмеялся.

– Мисс Адамс, у вас эмпирический склад ума, прямо как у моего друга, месье Вольтера. Вы бы нашли с ним общий язык, тогда как у меня с этим всегда были определенные трудности.

– Вы не согласны с Вольтером? – Я старалась поддержать разговор, чтобы скрыть свое волнение.

– Он говорит, что мы должны быть свободны от суеверий. Но ведь они связаны с верой. А вера самого разного рода – от великой до самой ничтожной – это то, с помощью чего мы понимаем тайны жизни.

– Я верю в вас, синьор, – сказала я.

– Вот именно в это вам верить не стоит, мисс Адамс. Я, как вы можете видеть, – он дернул сероватую прядь на плече, – меньшее, чем кажусь.

– Это еще не повод не доверять вам.

– Дорогая моя, я польщен. Но не полагайтесь слишком сильно на Джакомо Казанову. – Он сел рядом, и я почувствовала, как бешено колотится сердце в моей груди.

– Вы когда-нибудь задумывались, как Эме выглядит сейчас? – спросила я. – Возможно… возможно, она растолстела.

Он огорошил меня своим смехом.

– Какое это имеет значение, когда и я уже не тот, кем был? Во мне все просто обваливается. Смотрите!

Он поднял руку так, чтобы я могла видеть пальцы, обхватившие маленький мячик. В первый раз я поняла, что костяшки его большого и указательного пальца непомерно раздуты.

– Ревматизм. Видите! Я расслабляю руку каждый день при помощи игрушки Финетт.

Я не смогла ответить ему. Самое удивительное, что мне безумно нравилось находиться наедине с Джакомо Казановой.

Я не знаю, когда это случилось. Возможно, когда его рука легко коснулась моей груди, скользя по моей коже, подобно морскому бризу в Массачусетсе. Я содрогнулась, думая о тех мерцающих вспышках света, которые извлекает солнце из вод Атлантики. А вся нижняя часть моего тела звенела подобно колоколам на ветру, переплетая восхитительные чувства, накладывающиеся друг на друга в хаосе эмоций, которым я не могла управлять.

Казанова отодвинулся, внимательно посмотрев на меня.

– Мисс Адамс, я принес вам счастье?

Я все еще дрожала от последних волн удовольствия и только смогла утвердительно кивнуть.

– А я все-таки еще на что-то гожусь, – пробормотал он. – Я продолжу этими двумя старыми воинами? – Он, улыбаясь, поднял руки.

Я затрясла головой.

– Мне надо обдумать то, что произошло.

– Разумеется! Вам нужно все проверить и выверить, не так ли, Желанный мой Философ? – улыбнулся он. – Можно я буду называть вас Желанной после того, как мы столь близко познакомились?

– Можно.

И я ушла в свою комнату. Что Джакомо Казанова и я значим друг для друга? Такое чувство, будто он для меня все и одновременно ничего. Мне кажется, что я знаю его» как никто на свете, а все равно иногда у меня создается впечатление, что этот человек для меня – закрытая книга. Я никогда не уверена, насколько могу ему доверять или в каком свете воспринимать нежность, которую чувствую по отношению к нему.

Главный Вопрос Дня: Почему мое тело не стало Моим Добрым Другом, звеня от счастья?

Плодотворная Мысль, Которую Никогда Не Следует Забывать: Джакомо Казанова принадлежит женщине, выносившей его сына».