Он рывком обернулся и увидел, что ближе других стоит к нему Лёнька Грибов: красные щёки, нос в веснушках, школьное прозвище — Мухомор.

Грибов улыбался так, что щёки придвигались к глазам, оставляя узкие щёлочки, и тянул ещё:

— …веста!

Со всей силой Лёва толкнул его к двери Маринкиным портфелем, который как раз держал в правой руке:

— Выходи!

Грибов выскочил из школы — и бежать… Лёва, с зажатыми под мышками двумя портфелями, бежал за ним:

— Стой, Мухомор! Всё равно догоню!

За Лёвой бежали и дразнившие и не дразнившие его мальчишки.

Маринка, задыхаясь от какого-то особенного, противного стыда, стояла на ступеньках школьного подъезда и кричала вдогонку:

— Отдавай мой портфель! Просили тебя брать?! — Это для того, чтобы девочки поняли, что уж, во всяком случае, не она добивалась, чтобы держали её портфель.

А девочки насмешливой стайкой окружили Маринку и ехидничали:

— Жених и невеста — вот и берёт!

— Ну, ясно, потому и берёт!

— Сами вы! — крикнула Маринка и поняла, что кричит совсем не то.

Она хотела ответить похлеще и не нашлась… и побежала куда-то в сторону, чтобы не подумали, что она торопится за Лёвой Кудрявцевым.

Она сама не заметила, как выскочила на мостовую, едва не угодив под машину. И в ту же секунду услышала, как ахнули и вскрикнули от ужаса девочки.

Машина проехала, оттолкнув Маринку дверцей, которую приоткрыл водитель, чтобы захлопнуть как следует.

Перед Маринкой мелькнул низкий лакированный кузов, на нём крупные буквы «ХЛЕБ»; и не столько от толчка, сколько от испуга, она упала назад, на тротуар.

Она не чувствовала ушиба и могла бы встать, но не вставала.

К ней бросились девочки, только что кричавшие «Жених и невеста», наклонились над нею, присели на корточки, начали тормошить и ласково звать:

— Мариночка!

— Тебя ушибло?

— Ой, это из-за нас! Из-за тебя, Люська. Ты первая начала! Ну скажи, ты живая, Мариночка?

Маринка лежала с закрытыми глазами и молчала, как неживая. Только слёзы обиды просачивались сквозь сжатые веки, текли к ушам и повисали на мочках, как стеклянные серёжки.

— Мёртвые не плачут, — сказала большеголовая рыжая девочка.

А чёрная, как воронёнок, в страхе зашептала:

— Может быть, эти слёзы накопились раньше, когда мы говорили «Жених и невеста!» Ой, ну что мы ждём? «Скорую помощь» сейчас же надо!

— Не надо, — слабым голосом сказала Маринка.

Она села, всхлипнула и открыла глаза.

Девочки, тоже всхлипнув, но уже от радости, начали помогать ей встать на ноги и наперебой спрашивали виноватыми голосами: больно ей стоять? Руку поднять больно?

— Не ваше дело, — ответила Маринка и постояла, пока девочки отряхивали снег с её пальто.

Чёрненькая, как воронёнок, призналась:

— Ой, у меня до сих пор бьётся сердце!

— Потому что много вы понимаете! — сказала Маринка. — Мы вместе с Кудрявцевым ходим оттого, что нам надо к одному человеку.

— Какому человеку? — сразу заинтересовались девочки.

— Больному?

— Пенсионеру?

— Ухаживать, да?

— Сами вы больные, — ответила Маринка, загадочно улыбнулась и вытерла слёзы.

— А кто он?

— Ну скажи!

— Он? — Взгляд Маринки стал ещё загадочнее. — В том-то и дело, что это можем знать только мы.

Она сказала это и пошла, чуть прихрамывая.

Девочки не крикнули ей на этот раз ни «задавака», ни «подумаешь», как крикнули бы после такого ответа в любой другой день. Они окружили её и пошли с нею.

Маринка могла бы не хромать. Никакого ушиба и никакой боли она не чувствовала. Ей было стыдно и неловко, что она так идёт, но изменить вдруг походку было ещё более неловко. И она продолжала прихрамывать.

Пройдя два квартала от школы, девочки не разошлись, как обычно, в разные стороны. Все заявили, что проводят её до самого дома, где живёт «этот человек».

Маринка остановилась:

— Не имею права идти дальше, пока вы не отойдёте. Я дала этому человеку честное слово.

От удивления девочки остановились.

И Маринка, прихрамывая, пошла одна. Она знала, что её одноклассницы смотрят ей в спину, и чувствовала себя одновременно и жертвой, и обманщицей, и победительницей.