Потом он затеял с Эдвардом какую-то веселую, занимательную игру, которой невольно увлеклись и Анна с Микаэлом.

Выставив вперед свою огромную широкую ладонь, капитан ставил на нее коробок спичек. Ладонь все время оставалась напряженной и совершенно неподвижной, но спичечный коробок на ней жил. Он то падал, то подскакивал, ложился на бок, на спину, кувыркался, просто танцевал на этой, казавшейся все время неживой, ладони и наконец на глазах у всех куда-то исчез…

Варшамов повертел рукой и так, и этак. Нет, коробка в ней не было. Просто чудо! Эдвард глядел широко раскрытыми от удивления глазами.

— Ой, куда же он делся?

— Ты его украл, — ткнув в мальчика пальцем, сказал капитан. — Да, ты… А ну, потанцуй.

— Я не умею танцевать…

— Ничего… Тогда попрыгай, как шаловливый козленок…

Эдвард нехотя подчинился. Но едва он сделал первый прыжок, как пропавший коробок выскочил из-за пояска его коротких штанишек, и спички рассыпались по полу.

— Видел?.. Что я говорил?..

Все весело рассмеялись. Мальчик сгорал от любопытства.

— Как вы это сделали?„Пожалуйста, скажите, как?..

Не выдержала и Анна:

— Да вы настоящий иллюзионист, Егорыч.

— Волшебник… — поправил ее капитан и, не сходя с места, показал еще несколько удивительных фокусов с первыми попавшимися под руку предметами.

В ответ на просьбу Эдварда объяснить чудо со спичками Варшамов стал рассказывать какую-то полушуточную историю о том, как он учился у самых знаменитых иллюзионистов мира, через которых и постиг все эти тайны.

Полуоткрыв рот, смотрел на Варшамова Эдвард, уютно расположившийся на коленях у Микаэла. Он, казалось, глотал каждое слово капитана.

Микаэл слушал Варшамова скептически; на лице его словно было написано: «Ну, и врешь же ты безбожно…» За спиной у Микаэла, слегка опершись на его плечо, стояла Анна.

Как ни был увлечен Варшамов импровизацией своих полусказочных похождений, он все же не мог не почувствовать той едва приметной со стороны близости, которая царила между тремя его слушателями.

Счастливая улыбка матери семейства лежала на лице Анны, казавшемся при свете лампы более молодым и красивым. Эдвард, как к груди родного отца, приник к груди Микаэла. Счастливым и довольным выглядел и сам Микаэл.

Кирпич за кирпичом рассыпался воздушный замок, возведенный мечтой капитана Варшамова, в прах разлетелись надежды, выношенные им за многие бессонные ночи.

После ужина Аразян и Варшамов простились с Анной и вышли;на улицу. Они долго шли молча, прислушиваясь к гулу охранявших город самолетов, шум которых становился то глуше, когда самолеты входили в вату облаков, то резче и четче, когда самолеты вырывались в открытое небо.

Микаэл словно читал мысли своего приятеля; немалых, должно быть, усилий стоило Варшамову заставить себя молчать. Действительно, положение его было не из легких. Но говорить об этом теперь было бессмысленно.

Однако, может быть, Анна была бы счастлива с Варшамовым, да и Эдвард тоже. Со временем одна забыла бы мужа и не чувствовала вдовства, другой — забыл бы отца и не думал о сиротстве. В этот вечер Микаэл особенно сильно уверовал в то, что Варшамов создан для семьи.

А вот во что выльются его собственные отношения с Анной? Чем окончится их связь? Эти вопросы походили на неразрешимую загадку.

Анна ни словом не заикалась о будущем. Молчал и он. А между тем как раз об этом им нужно было поговорить и подумать серьезно.

Почему же они откладывали? Чего ждали? Или кого? Не того ли третьего, кто, появившись на свет, мог своим первым криком решить мудреную загадку, которую так долго не могли решить два взрослых человека?

Аразян долгие годы жил покорный своей судьбе. Учился, трудился, занимался каждодневными делами, научной работой. И ему казалось, что у него есть все, что человеку нужно. Чего же еще желать, к чему стремиться?

Но вот он встретился с Анной, а вместе с ней пришло и ожидание того единственного существа, которое одно способно было опрокинуть все устоявшееся и привычное.

С чего же, однако, все это началось?

…Мглистая осенняя ночь была на исходе. На дворе моросил мелкий, нудный, изводящий дождь. Огонь в камине давно погас, но комната еще была насыщена приятным теплом. Эдвард уже спал, а Микаэл и Анна все еще сплели, увлеченные беседой. Разговор шел о будничных, повседневных делах, по обоим он доставлял особое удовольствие-, потому что напоминал о давних днях — о доме, о семье, о мирной жизни, обаяние которой в дни войны оцениваешь особенно сильно.

В голове у Микаэла гудело, веки сами собой слипались; он с трудом преодолевал сонливость, но уходить, казалось, не торопился.