— Подожди, — попросил он ее.

Вера вернулась к нему.

— Когда ты придешь на исповедь? — тихо спросил он.

Вера опустила глаза и промолчала.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал отец Георгий. — Предоставь мщение Господу, Вера. Не наше это с тобой право и дело…

Она кивнула.

— Я знаю, батюшка. Не бойтесь за меня.

— Приди завтра на исповедь, хорошо? — попросил он, продолжая смотреть на нее обеспокоенно.

— Я… Пока я не могу, батюшка, — почти прошептала Вера.

Он коснулся ее головы и сказал:

— Благословляю тебя, но не на то, о чем ты мечтаешь каждый день и каждую ночь. Вспомни, Вера, разве в мести находим мы утешение? Грех порождает грех, зло порождает зло… Знаю, что иногда тебе больно дышать, когда ты вспоминаешь про это. Но — девочка моя, укрепись и потерпи во имя Господа. Прочти псалмы — разве нет там ответа?

Она опять машинально кивнула, зная, что он прав. Но в груди ее сжалось сердце. И оно молило об отмщении.

Только так я смогу уничтожить память о Тарантуле, подумала Вера, пристально глядя туда, где среди других заупокойных свечей стояла ее свеча.

За упокой души ее убиенного жениха, с которым они должны были обвенчаться несколько лет назад…

Она тряхнула головой, пытаясь избавиться от головной боли. Последнее время головная боль была такой же непременной спутницей, как и душевная.

А тот, кто тогда стоял, усмехаясь, рассматривая ее, Веру, поверженную, в растерзанной одежде, тот, кто спокойно наслаждался, наслаждается и сейчас.

— «Нет! — донесся до Вериного слуха голос из прошлого. — Не смей ее трогать! Не смей! Не смей!»

— «А что ты мне сделаешь? Ну? Оч-чень интересно…»

Вера снова видела это лицо — уже начинающее полнеть, в жирных складочках прятались маленькие глаза, — а рабы выполняли приказ… Нет, Вера на рабов не злилась. Они и злобы не заслуживали… Они просто участвовали. Как в демонстрации с красными флажками и шариками. Точно так же…

Главный в той компании, которая насиловала ее, вот кто волновал Веру.

А он был жив и здоров, доволен жизнью и — черт его подери — знаменит и богат.

«Прости, Господи, но у меня никак не получается с этим смириться», — прошептала Вера.

Пенс шел, почти не различая дороги. В глазах его было темно. То, что он сейчас узнал, заставило его сердце бешено колотиться.

Поднявшись по ступенькам, он вошел в подъезд, поднялся на пролет и в недоумении остановился.

Прямо на него из полумрака смотрели две физиономии.

В висок ткнулся ствол револьвера, сразу ударил в нос запах пороха.

— Ну, Пенс? Что там у нас нового с Толстым?

Пенс зажмурился, чтобы не видеть этого парня.

— Оставьте меня в покое, — сказал он, надеясь, что голос у него будет звучать нормально, но горло сдавила холодная рука страха, и поэтому голос получился хриплым.

— Оставим, если подпишешь вот эту бумажку. Что берешь все на себя. И не вздумай орать, я выстрелю. Ты понял, Пенс?

Пенс кивнул. Сейчас он надеялся только на одно — на то, что слезы, притаившиеся в уголках глаз, не прольются. Дрожащими пальцами он взял предложенную ручку и расписался. Прекрасно понимая, что в данный момент, возможно, подписал себе смертный приговор.

— Вот и умница, — насмешливо протянул один из нападавших. — Просто леденцовый мальчик…

Потрепав Пенса по голове, он ласково пропел:

— А револьверчик был незаряженный, детка.

С этими словами он махнул рукой второму, и они стали спускаться с лестницы.

На последней ступеньке он обернулся и сказал:

— Завтра приедет Хозяин, сынок. Приготовься к встрече…

Они ушли, оставив Пенса сидеть на ступеньке, ошарашенного и испуганного. Но в последний момент Пенс вскочил, ярость переполнила его.

— Я приготовлюсь, — прошептал Пенс одними губами. — Я хорошо приготовлюсь к встрече Хозяина!

Мой рабочий день подошел к концу. Назвать его «рабочим» — какое кощунство! За весь этот день никто ни разу не набрал наш номер. Лариков постоянно куда-то исчезал, потом возвращался ненадолго, прятался в проявочной, что-то искал в компьютере и опять исчезал. Наконец, появившись в очередной раз, посмотрел на меня изумленно и сказал:

— Сашенька, девочка моя! Уже половина восьмого! Вам давно пора домой!