От того и был несказанно рад, обнаружить господина Маткевича возле себя. А не, скажем, не к ночи вспомнить - окружного врача Гриценко, который однажды мне ножевую рану на ноге пользовал. Слава Всевышнему, я хотя бы ходить мог, после этакого-то издевательства над живым губернатором...

– Еще этот Самович догадался вас, голубчик, перед поездкой опиумной настойкой напоить. Мы уж и не чаяли, что вы проснетесь... И так, знаете ли, и этак с вами... Но теперь-то все славно станет. Теперь уж, коли Господу будет угодно, поправитесь.

Улыбаться оказалось не больно. И я улыбнулся. Он еще что-то такое, специфическое, одними медицинскими терминами мне рассказывал, а я прикрыл уставшие от избытка света глаза, растянул губы до ушей, и слушал, просто наслаждаясь звуками человеческого голоса. Так, как-то незаметно, и уснул.

Громко хлопнула дверь. Благо я уже не спал, а пребывал в этаком подвешенном, на границе сна и яви, состоянии, когда еще видятся какие-то образы, но уже четко осознаешь их нереальность.

– Голубчик! Что же вы...
– это доктор Маткевич. Учитывая, что за невесть сколько времени, он единственный человек, голос которого я вообще слышал, не узнать было бы странно.

– Какой я вам, господин надворный советник, к Черту-Дьяволу, голубчик?!
– а это был кто-то новый. Этакий-то, густой, пронизывающий до костей, вибрирующий баритон я бы запомнил.
– Это у вас в палатах, я, сударь мой, вам - голубчик. А здесь извольте...

– Ваше превосходительство! Иван Григорьевич! Здесь раненый, а вы...

Что еще за Иван Григорьевич? Да еще и - генерал?! Почему не знаю? Пора было открывать глаза, и пытаться разглядеть того, кто все-таки сумел вывести из обычного равновесия добрейшего доктора Маткевича.

– Да он и не спит, - обрадовался незнакомец.
– Ну сами же посмотрите! Вон веки дрожат... Господин Лерхе?! Вы меня слышите?

– Ваше превосходительство! Его превосходительство серьезно ранен, и я самым настоятельным образом запрещаю его как-либо волновать! Кроме того, имейте в виду, господин генерал-адъютант! Герман Густавович пока не в силах разговаривать!

– Да чтож вы все...
– тут его превосходительство позволил себе использовать некоторые фразеологизмы, связанные немногочисленными междометиями и союзами, от которых принято беречь уши детей и дам. Но без которых приказы и распоряжения, что на строительствах, что в армии или флоте, выполняются, почему-то, заметно менее расторопно.
– Там уже объявлено! В газетках пропечатано! Вскорости уже и прибыть должны, а у него тут ни губернатора нет, ни исправляющего должность!

Видимо был вечер. Об заклад бы биться не стал, но вряд ли этот громогласный матершинник пришел бы к постели тяжелораненого ночью. Тем не менее, на тумбочке у моей кровати уже горела керосиновая лампа, не способная, впрочем, осветить большую часть спальни. Так что остановившихся у порога спорщики видно было совершенно отвратительно.

– Ну так и разбирались бы с секретарем его превосходительства!
– доктор, едва достающий до плеча высокому незнакомому генералу, продолжал, в меру своих сил, пытаться защитить мой покой.
– Или в Магистрат сходите. Что же касается господина Фризеля, так, мне представляется - весь город, кроме господина Катанского знает, где наш любезный Павел Иванович ныне обретается.

– Р-р-развели тут у себя бар-р-рдак!
– рявкнул Иван Григорьевич, почему-то тыча пальцем левой руки в невиноватого меня.
– Интриги, к Черту-Дьяволу! Заговоры! И этот еще, так не вовремя геройствовать полез!

– Герман Густавович? Как вы себя чувствуете?
– не слушая распалившегося невесть откуда взявшегося начальника, нагнулся ко мне доктор. Как я себя чувствую, едрешкин корень? Так, словно меня неделю били ногами, и только по счастливой случайности - не убили. Как я себя чувствую, если любое движение вызывает такой прострел боли, что белый свет не мил становится?!

– Кто это?
– невнятно спросил я, старясь не двигать губами. Получилось совсем негромко.

– Это, Ваше превосходительство, его превосходительство, генерал-адъютант свиты, Иван Григорьевич Сколков...

– А...

Точно! Как же я мог забыть. Мы же даже его кортеж на тракте встречали. Вместе с парой других караванов, стояли на обочине, ждали пока карета этого царского посланца, в сопровождении полусотни кавалеристов, промчится мимо.

– Что он?

– Он в смятении, Герман Густавович, - ничуть не стесняясь подошедшего совсем близко генерала, хмыкнул Маткевич.
– Днями Манифест вышел, что, дескать, цесаревича нашего, Николая Александровича, Государь наместником Западной Сибири назначил. И будто бы даже кортеж Великого князя ныне уже из Тюмени выехал, а здесь и встречу должным образом организовать некому. В Магистрате паника. Господин Фризель продолжает прятаться от майора Катанского, а вы...

– Ах как вы, дорогой Герман Густавович, не ко времени безумствами своими занялись, - вскричал Сколков и рубанул рукой воздух. Рукой, лишенной кисти, и перемотанной бинтами.

– Что с ним?

– Пушечное ядро, я полагаю. Кисть удалили неудачно...

– Это, давно было, - поморщился генерал.
– При Альме еще. Не зарастает, зар-р-раза, как следует. Я уж такого от этой, врачебной, братии натерпелся... Даже здесь, у вас в Томске уже, этот вот самый, господин Маткевич, осматривал... Ну да это пустое. Как мы станем государя цесаревича нашего встречать? Вот что важно!