Этим вечером она особенно дорожила. К ним должен был прийти известный режиссер. А также выдающийся издатель. Но главное — венгерский посланник («блистательный персонаж, полиглот, коммунист, образованный, не то что наши трусишки,» — Рита произнесла в его честь настоящую хвалебную оду). В общем, Рита желала представить Лео этих людей и Лео этим людям. С тех пор как Лео стал вести в «Коррьере» рубрику «Лучше предотвратить, чем лечить», он стал кумиром всех ипохондриков страны.

Рита всегда приглашала Рахиль на эти вечера. И Рахиль чувствовала себя как представитель прессы, чья единственная функция состоит в том, чтобы ставить палки в колеса тем, кто желает прославиться. Рахиль прекрасно знала, что Рита была среди тех, кто про их брак с Лео вопрошал — как такой мужчина мог жениться на этой женщине. И если бы однажды на званый вечер к Рите Лео пришел бы без Рахили, хозяйка дома даже не заметила бы этого. А вот случись обратное, Рите наверняка пришлось бы совладать с собой, чтоб удержаться и не выгнать ее из дому. Она бы чувствовала себя как глава государства, который пригласил президента другой страны и, встречая в аэропорту, увидел бы, как с трапа самолета спускается к нему неизвестное уполномоченное лицо. «К сожалению, во вторник мы не можем», — ответила ей Рахиль. «И почему это вы не можете?» — спросила Рита голосом человека, тонущего в озере и молящего о помощи.

«Потому что во вторник Йом-Кипур!»

«И что?»

«Поэтому мы не можем встречаться с друзьями, не можем есть, ничего не можем делать».

«Да, но просто… я приглашаю вас вечером».

«Я знаю. Но Йом-Кипур длится весь день. Двадцать шесть часов».

Рахиль не понимала, почему она должна объясняться. Она не любила говорить о своей религии. В отличие от нее, Лео не упускал возможности щегольнуть высокопарной фразой вроде «библейский народ», «союз избранного народа и Французской революции». Если бы только он соблюдал закон с тем же убеждением, с каким нес всю эту околесицу, он был бы самым святым человеком на свете. Однако Рахиль предпочитала воздерживаться от комментариев. Она четко усвоила урок своего отца — есть вещи, о которых лучше не говорить. Особенно с теми, кто не принадлежит «кругу» (подобный эвфемизм отец Рахили употреблял по отношению к евреям). Но в этот раз, бог знает почему (только Рита могла вынудить ее на это), Рахиль, ужасно сердясь на себя, стала объяснять подробнее, чем требовалось. И была наказана.

«Брось! Какие глупости! Речь идет только об одном разе! Это очень важный вечер. Не думаю, что посла интересует ваш Йом-Кипур. Он из коммунистической страны, в которой уже отказались от всякой ерунды».

«Но это важно для нас!»

«Для вас? Ты хочешь сказать — для тебя? Твой муж постоянно посмеивается над всякими предрассудками. Позволь хоть ему жить так, как ему нравится».

«Я ни к чему его не принуждаю!»

Видите? Эта женщина вечно заставляла тебя оправдываться. Ее инквизиторская манера вынуждала тебя давать объяснения, которые ты не желал и не обязан был давать.

«Тебе не кажется, что это нечто бессмысленное, устаревшее и дикое?»

«Ты о чем?»

«Ну, вся эта история с Йом-Кипуром… Не пора бы освободиться от…»

«Послушай, Рита…» — голос Рахили задрожал. Она была из тех людей, которые изо всех сил стараются держать себя под контролем, потому что, когда они теряют терпение, они делают это в самой неприятной и непредсказуемой форме. Рахиль едва сдерживалась, чтобы не взорваться. Но по собственной дрожи в голосе она понимала, что уже находится на пределе. Она с удовольствием бы высказала Рите все, что у нее накопилось на душе за это время. Она сказала бы, что Рита не должна вмешиваться в их отношения с Лео, не должна позволять себе говорить пренебрежительно о такой важной вещи, как Йом-Кипур, что она обязана прекратить интриговать и не смеет относиться к ней как к невежде. Но именно в этот момент Рита с интуицией женщины, обладающей большой свободой выражения, но способной понять по тону собеседника, когда нельзя переступать определенные границы, сделала шаг назад. Как и все хамоватые личности, Рита была малодушна. Естественно, она не стала просить прощения, но начала оправдываться так, что от ее оправданий стало только хуже:

«Хорошо. Не приходите. Я понимаю. Если для тебя с Лео это важно… Но позволь мне сказать, я сочувствую вам. Это была бы хорошая возможность для твоего мужа. Я не стану говорить, что организовала ужин специально для него, но это почти так. Знаешь, славы медицинского светила недостаточно. Недостаточно вести в газетах колонки, которые, на мой вкус, немножко банальны. Нужно поддерживать общение». (Рита никогда не употребляла слово «связи», еще реже — «дружба».)

«Я полагаю, что знакомство с венгерским посланником открыло бы перед ним новые перспективы. Он мог бы, например, поехать в Будапешт и организовать там несколько конференций. Это серьезное дело. Могло бы изменить человеку карьеру».

Вот в чем Рита была поистине сильна: вызывать чувство вины. Повесить на тебя все свои несчастья и беды. Заставить чувствовать себя виноватым из-за твоего предполагаемого нежелания прийти на помощь. Попытаться убедить тебя (с самым наглым выражением на лице!), что это именно она старается сделать тебе добро, несмотря на то, что ты перед ней в долгу. Изобразить из себя бескорыстную благодетельницу. Кроме всего прочего, Рахиль не выносила ее недоверия к людям. Подозрительность Риты была безгранична. И даже Рахиль, пришедшая из мира, в котором царствовало недоверие к ближнему своему, не понимала, как женщина с воспитанием Риты может быть такой опасливой. Рита жила в постоянном страхе, что ее кто-то надует.

Был еще один случай, когда Рахиль согласилась пойти с Ритой за покупками. Был январь период скидок. Ужасная история. Рита в очередной раз повела себя в своем духе. «Насколько я помню, — сказала она одному из продавцов, — эти туфли шли по той же самой цене и в прошлом месяце, до скидок!»

«Это дело принципа, — стала оправдываться Рита, почувствовав затаенное раздражение Рахили. — Не выношу, когда эти люди пытаются меня надуть».

Она исходила из убеждения, что страна, в которой ей довелось родиться, и город, в котором она жила, были символом всякой грязи и жульничества.

Можно было подумать, что отстаивание принципов стало для нее способом защитить себя от всей той несправедливости и насилия, которые преследовали ее с самого рождения.

Рахиль казалось, что недоверчивость Риты по отношению к ближнему совсем не вязалась с сентиментальными нотками, которые начинали звучать в ее голосе, когда она заводила свои политические речи о «народе». Как будто из понятия «народ» исключалось огромное количество людей, которых Рита презирала, вроде официантов или торговцев обувью. Для нее «народ» был абстрактным понятием, возведенным в идеал, далеким от реального земного воплощения, часто подлого и вонючего.