— Разберемся, — солидно и добродушно улыбался генерал.

Галя ненавязчиво заметила, что она уже замужем. Все вертела, как бы невзначай, на пальце обручальное колечко, подаренное Владиком. И генерал, наверное, сделал соответствующий вывод, потому что не потребовал с дивчины никакой платы (как она боялась и как предостерегала Жанна). Соответственно, ей не пришлось с ним ни объясняться, ни бороться. Генерал подвез девушку на своей машине на Ярославский вокзал, а когда она собралась выходить, остановил ее, достал с заднего сиденья огромный букет сирени, перемешанной с тюльпанами (как раз в Москве был сезон цветения), и вручил его Гале.

— А я-то думала, отчего так в машине сиренью пахнет, — засмеялась девушка и погрузила носик в букет.

Они договорились встретиться ровно через неделю, на том же месте. Когда Галя выходила, Провотворов опять вышел из-за руля, распахнул и придержал для нее дверцу автомобиля. Девушка с букетом побежала на электричку до Болшево.

Слава богу, она отбилась от предложения генерала подвезти ее до дома. Вот ужас был бы, если б они, на виду всего поселка, к съемному жилищу подкатили! Но и без того получилось неловко. Владик, конечно, как пришел с работы, заметил букет и стал приставать — откуда. Она отбивалась — однокурсник подарил. Иноземцев вроде сделал вид, что поверил, но, кажется, толком не поверил, а просто перестал расспрашивать. Галка сразу возненавидела и себя, и его за то, что ей пришлось ему лгать. А вечером парень стал целовать ее с особенным пылом, и она вдруг сделала для себя неожиданное открытие: оказывается, толика греховности может даже усиливать силу любви.

Она это, впрочем, и по рассказам Жанны знала, но одно дело — слышать со стороны, и совсем другое — почувствовать на собственной шкуре.

Жанна ей рассказала окончание истории, начало которой она знала от Владислава: как к ней в общежитие явился в Первомай Радий, выпивши, с тюльпанами и бутылкой сладкого вина. Рассказала, как он, как когда-то, упал на колени и обхватил ее бедра руками, и снова предлагал быть вместе: жениться, прямо немедленно. И говорил, как им будет хорошо, на полигоне им дадут квартиру в новом доме, и она пойдет там работать в школу, и они станут вдвоем жить-поживать да добра наживать.

Но Жанна не рассказала даже Гале, как она поддалась и сначала ерошила льняные кудри Радика, потом стала его целовать в лоб и глаза, а потом даже, немного не помня себя, сказала:

— Боже мой, как же я рада, что ты пришел!

И они провели вместе ночь с первого на второе, а потом все второе число, и только утром третьего Радий возвратился домой к Владику за вещами. Видок у него был такой сытый и умиротворенный, что Иноземцев даже не стал расспрашивать, как провел дружок выходные, и безо всяких слов было ясно. А в ночь на четвертое он убыл на Казанский вокзал. Радий показал другу билетик до Тюратама: узкую длинную картонку, пробитую компостером в виде цифр «три» и «пять» — словно бы эти дырочки были диковинным созвездием.

Через двое суток гульбы в купейном вагоне с другими будущими лейтехами, которые ехали до того же полустанка в пустыне, Радий, вслед за ними, спрыгнул с подножки на станции Тюратам. Было холодно, дул пронизывающий ветер, но он приносил откуда-то диковинный аромат цветов.

— Климат здесь, товарищи офицеры, резко континентальный, — просвещал их двадцатитрехлетний старший лейтенант, выпускник РАУ (Ростовского артиллерийского училища), который служил в Тюратаме уже полгода и возвращался из командировки. Он воображал себя бывалым в компании зеленых салаг и охотно давал наставления.

Полустанок был совершенно пуст, только мотался под ветром одинокий фонарь. Их никто не встречал, в сторонке угадывались под вторым электрическим фонарем глинобитные хижины, во все остальные стороны света лежала пустыня. А старлей продолжал живописать:

— Летом жара, в тени плюс сорок пять, да вот вопрос, где она, та тень: ни деревца. Если только от ракеты. А ты, в полном обмундировании, сидишь в железном кунге, несешь боевое дежурство. Зато зимой — минус сорок, ледяной ветер выедает глаза и с ног сбивает.

— Здесь хоть когда-нибудь нормальная погода бывает? — иронически переспросил бывалого Рыжов под одобрительный гогот новичков-лейтенантов.

— Да, три дня, в апреле. Когда цветут тюльпаны. Но в этом году они уже прошли… Вперед, товарищи офицеры! Так и быть, покажу вам дорогу до штаба и гостиницы.

Но самым странным оказалось то, что в Тюратаме (на полигоне, технической позиции, НИИП-5, городе Ленинске, Москве-400, космодроме Байконур) Радику понравилось.

Здесь, среди пустыни, уже успели построить штаб и дом офицеров, а также гостиницу и несколько многоквартирных домов для семейных. Имелись даже детский сад и школа. Из песков торчали тонкие прутики: будущая аллея и парк, а подле каждого прутика — табличка с фамилией человека, ответственного за полив, и не дай бог, говорят, твое дерево загнется! А главное, было то, что ни с кем не обсудишь и в письме никому не опишешь. Ведь главное было — ракета и ее старт. Честно говоря, Радик, даром что пять лет отучился в авиационном, все равно не ждал, что ракета такая большая и ее старт настолько эффектен. Радику повезло: когда он прибыл на полигон, допуск для него, по высшей, первой форме секретности, был готов. И ему удалось посмотреть боевой пуск «семерки»: той ракеты той самой модели, которая вывела на орбиту и первый, и последующие спутники, и (с небольшими модификациями) лунники, и корабль Гагарина, и до сих пор, до двадцать первого века включительно, снаряжает на орбиту и наших, и американцев, и даже туристов. А тогда «семерку» как раз передавали в войска, на боевое дежурство — помимо всего прочего, она могла нести на себе и ядерную, и водородную бомбы. И тот самый первый старт, увиденный Рыжовым, — его ни в сказке сказать, ни пером описать, были лишь одни междометия: о господи! Черт побери! Ну, ничего себе! Надо же! Класс! Впечатляет!

А еще в первый же день, в деревянной щитовой гостинице для специалистов, он нос к носу столкнулся — с кем бы вы думали? С Флоринским! Юрий Васильевич казался еще более худым и встрепанным, чем в Подлипках. Радику он обрадовался. Почему-то не было у него подозрений, что это Радий на него тогда, после грибов, настучал. Почему-то казалось, что это или Владик, или Жора, или Вилен. А может, девчонки. Девчонки ведь тоже умели стучать — все сорок два года, прожитые «старым» специалистом на территории первого в мире государства рабочих и крестьян, свидетельствовали об этом. Но Радик казался внутренне настолько чистым и сам говорил порой совершенно ужасные с точки зрения партии и комсомола вещи — поэтому Юрий Васильевич выводил его из-под подозрения. Да и потом, какой он стукач, когда, вон, и его в Тюратам загнали.