— Хорошо, что хоть вообще нашлась!

Люцина, как всегда, сомневалась:

— Еще неизвестно, о ней ли идет речь.

При мысли, что нас ждет очередное разочарование, у всех сразу испортилось настроение. Казик на всякий случай сплюнул три раза через левое плечо, мамуля вдруг вспомнила о своей печени и схватилась за правый бок, а Михал побледнел и нахмурился.

Вернулся Франек с ключами. Один из них подошел к проржавевшему замочку табакерки. Мы затаили дыхание.

Марек приподнял крышку, и мы увидели сложенный вдвое конверт, немного пожелтевший от времени. Не трогая его, Марек передал табакерку Михалу:

— Вы умеете обращаться со старинными документами.

Побледнев еще больше, Михал Ольшевский осторожно, двумя пальцами извлек конверт и распрямил его. Конверт хоть и пожелтел, но сохранился неплохо. Он оказался заклеенным. Надписи на конверте никакой не было.

— Вроде бы, тот самый, — произнес Франек, нарушив мертвую тишину. — Тот самый, что отец получил, а я его нигде потом не мог найти.

Тереса нашла в себе мужество признать ошибку:

— Марек, вы уж извините, что мы на вас ополчились, похоже, правильно вы нас ругали.

— Ну, вскрываем? — торопила Люцина.

Тетя Ядя проявила предусмотрительность:

— Думаю, это лучше сделать в доме. У меня такое ощущение, что тот негодяй все время за нами подглядывает.

Я ее поддержала:

— Обязательно должен подглядывать! Если у него в голове есть хоть одна извилина, он вообще не должен спускать с нас глаз!

— Тогда пошли! — торопила мамуля. — Чего еще ждем?

И к дому направилось торжественное шествие. Возглавлял его Михал, неся перед собой двумя руками бесценный конверт, словно королевскую корону на атласной подушке. За ним парой следовали Марек и Франек в качестве почетного эскорта, за ними беспорядочной кучкой толпились все бабы, а замыкал шествие Казик с вилами на плече на всякий случай. Душа тети Яди не выдержала, и, отбежав в сторону, она увековечила-таки историческую процессию.

Войдя в дом, мы, не сговариваясь, поднялись на второй этаж — помещения на первом казались нам недостаточно безопасными. Положив на стол драгоценный конверт, Михал выбрал один из подсовываемых ему инструментов

— вязальную спицу № 2, сосредоточился, усилием воли сдержал дрожь в руках и вскрыл конверт. Внутри оказался исписанный листок бумаги. Облегченный вздох, изданный нами, по силе напоминал пар, выпущенный мощным паровозом. Пришибленные неудачами, мы до последнего момента опасались, что конверт окажется пустым.

Михал развернул листок бумаги и дрожащим от волнения голосом провозгласил:

— Почерк последнего нотариуса Лагевки! О Езус-Мария! Послушайте: «Глубокоуважаемый пан! Угроза смерти, которую несет с собой война, заставляет меня нарушить данную отцу клятву — только устно сообщить о тайне клада. В случае моей смерти Вы остаетесь единственным распорядителем и хранителем завещанного нам обоим имущества. Оно покоится там, откуда вы, вельможный пан, некогда черпали источник жизни, на самом дне. Документы я спрятал в подвале жилого дома. Да поможет Господь пережить Вам эти страшные времена». Подпись: «Болеслав Лагевка». И дата: «1 октября 1939 года».

Опустив руку с письмом, Михал обвел нас сверкающим взором. Мы тоже во все глаза глядели на него. Все молчали.

— Предчувствовал, бедняга, — сочувственно вздохнула тетя Ядя.

— Источник жизни! — простонала Люцина. — На самом дне! О Езус…

— Выходит, все-таки колодец? — неуверенно произнесла я.

— Но какой колодец? — вне себя заорала Тереса. — Мы уже обыскали два! Нет, три, если считать тот, в Тоньче! Сколько может быть колодцев?!

— Меня это нисколько не удивляет, — с достоинством произнесла мамуля, вставая и с грохотом отодвигая стул. — Я всегда говорила — только колодец! Помните?

— Откуда вы черпали источник жизни? — с волнением допрашивал Франека Михал. — На самом дне! Это должно быть обязательно в здешнем колодце!

— Если это до сих пор еще не украли! — мрачно предположила я. — Франек, ведь ты все время жил тут…

— Никто ничего из колодца не крал! — в отчаянии почти прокричал обычно спокойный и флегматичный Франек. — Вы думаете, это я? Или мой отец?!..

— Дурак! — бросила ему Люцина. — Никто не думает ни на тебя, ни на твоего отца. А вот ты думай, шевели мозгами, где это может быть?

— Над чем думать-то? — кипятилась Тереса. — Два колодца уже разрыли. Может, еще третий есть, тот самый, с начинкой?

Пожав плечами, Люцина отобрала у Михала свою спицу и воткнула ее обратно в клубок шерсти. Марек задумчиво смотрел в окно.

— На конверте адресата не было, — медленно произнес он. — Может, письмо предназначалось кому другому?