Нарисованные цветы облупились, эмблема мира утратила одну из диагоналей. Но в остальном место, где она выросла, не изменилось. Даже запах мокрой травы и жареного лука был знаком ей.

На затекших от долгого сидения ногах Софи обошла автобус и постучала. Окна, как всегда, запотели, но за ними она уловила движение. В следующий миг Рейнбоу открыла дверь, и ее лицо расплылось в улыбке.

— Вот ты и здесь.

Голос у нее был добрый и довольный, но не удивленный. Высвободившись из объятий матери, Софи слабо улыбнулась:

— Ты говоришь так, словно ждала меня.

Рейнбоу пожала плечами. Ее волосы за пять лет отросли и приобрели цвет розовых колокольчиков. На матери было, как обычно, несколько слоев одежды: длинная блуза-туника поверх длинной юбки, а поверх туники — длинный жакет. Все в ярко-красных и ярко-синих тонах.

— В каком-то смысле да. В последнее время часто выпадали три чаши. Это карта воссоединения, и я, естественно, думала о тебе. — Рейнбоу показала на маленький столик, где были разложены карты Таро. — А сегодня выпали три башни, так что я не удивлена, что ты приехала.

Еще пару дней назад Софи в душе посмеялась бы над этим. Но сейчас она взяла верхнюю карту, на которой была нарисована высокая башня, как в Элнберге. За ней на черном небе сверкала молния. Пламя бушевало за окном, из которого выпрыгивали две человеческие фигурки.

— Это башня? — Софи подавила дрожь. — Почему она напомнила обо мне?

— Ну, видишь ли, башня подсказала мне, что у тебя не все в порядке. — Софи увидела тревогу в голубых глазах Рейнбоу. — Башня означает боль, которая часто приходит как гром с ясного неба, и подрывает веру и убеждения. Хотя, конечно, — добавила она поспешно, — это можно понять и по-другому.

— Ты поняла правильно, — сказала Софи и грустно усмехнулась.

Рейнбоу внимательно посмотрела на нее:

— Почему бы тебе не присесть? Ты ела? Хилари приготовила суп из моркови и кориандра и принесла мне немного.

— Звучит великолепно. — Софи присела на шаткий диванчик. Она вдруг поняла, что зверски голодна.

Рейнбоу зажгла газ, и помещение наполнилось знакомым запахом. Софи сразу почувствовала себя восьмилетней девочкой. Она огляделась по сторонам. Автобус не очень изменился, но вместо старых нейлоновых занавесок висели новые — разного цвета на каждом окне. На обоих диванчиках лежали новые подушки. Все очень мило. По-домашнему.

— Меня слишком долго не было, — с грустью вздохнула она. — Я неблагодарная дочь, правда?

— Глупости! — Рейнбоу отодвинула карты, поставила на стол красивую голубую миску и рядом положила ложку. — Ты же знаешь, я никогда не считала важными обязательства по отношению к семье. Ты вернулась, когда тебе это потребовалось. Вот что для меня главное.

— И тебе не обидно, что мы не виделись пять лет?

— Я часто о тебе думаю, если ты это имеешь в виду, — заметила Рейнбоу, наливая суп в миску. — Ты всегда была отчаянно независимая, даже в детстве. Самостоятельная. Я знала, что ты не захочешь остаться тут дольше, чем это необходимо, и что я не должна заставлять или уговаривать тебя. — Она села напротив дочери. Ее лицо было спокойно. — Я выбрала для себя такую жизнь, но всегда уважала твое право на собственный выбор.

Софи взяла ложку:

— А почему ты сделала такой выбор?

— Ну, видишь ли, это вышло случайно, когда я сбежала от несчастливого брака.

— С моим отцом? — Софи вспомнила, как Кит ударил кулаком по автомобилю. — Он бил тебя, да?

Рейнбоу посмотрела на стол, провела пальцем по одной из многочисленных царапин:

— Интересно, помнишь ли ты что-нибудь о том времени?

— Нет. — До сегодняшнего дня. — Сколько мне было лет, когда мы уехали?

— Три года. — Взгляд Рейнбоу почти молил о прощении. — Он слишком часто бил меня при тебе, и я поняла, что, если не уйду, лишу тебя шанса на нормальную жизнь, а свою жизнь погублю.

— Ой, мама…

Эти слова вырвались у Софи инстинктивно. Она не помнила, когда в последний раз называла Рейнбоу мамой. Но та, кажется, не заметила, а если и заметила, то ничего не имела против.

— Знаешь, все происходит не случайно. — Рейнбоу вздохнула. — Иначе я никогда не попала бы в этот лагерь. Я не планировала наш отъезд заранее, отправилась прямо на вокзал, села в первый же поезд, и мы ехали очень долго, пока кондуктор не обнаружил, что у нас нет билетов. И мы оказались в Ньюбери. Какая-то женщина у вокзала садилась в фургон. Я спросила ее, как добраться куда-нибудь, где можно поесть и снять койку. — Рейнбоу подперла подбородок рукой и улыбнулась своим воспоминаниям. — Это была Бриджит. Ты ее помнишь?

— Да, помню.

Бриджит была одним из немногих факторов, заставивших Софи еще в детстве ценить мать, потому что Бриджит была куда ужаснее. С фигурой тяжелоатлета, в холщовых брюках и солдатских сапогах, она властвовала в лагере, обращаясь с пацифистами как сержант с новобранцами. Даже Кит, вероятно, спасовал бы перед ней.

Но нельзя позволять себе думать о Ките.

— Бриджит взглянула на синяки у меня на лице, потом на тебя и все поняла. В этот момент моя жизнь изменилась. — Рейнбоу встала, зажгла лампу и задернула занавески. Наступала ночь. — Мы поехали вместе с ней в лагерь пацифистов, и нас там очень хорошо приняли. Это были хорошие люди. Они мечтали о мире без бомб, войн и насилия. Мы изменили имена и начали новую жизнь с ними. Ну, — она пожала плечами, — остальное ты знаешь.