Шрифт:
– А ты как думаешь?
– Других вариантов нет? А если лагеря?
– Если дам указание шить лагеря, то пошкантую следом через неделю. Там же все ясно, как закат в Одессе. Ни Сладков ни Кошкин политику чисток не поддерживали. Сигналы поступили в виде малявы. Сигналы верные, от их же друзей. Твой муж с ними был закадычным дружком. Голову даю, что и он осуждал. Да и ты знаешь, чего душой кривлять.
Ольга напряглась. Доморацкий давно стал ей чужим человеком. Но все-таки они прожили вместе 15 лет и ей было трудно согласиться так легко решить вопрос о его жизни и смерти.
– Я бы попросила лагеря.
– Ого, вот тебе и здрассте! Мадам, видите ли, просит лагеря. Ты не забывай, что ты станешь женой репрессированного, да не какой-нибудь гражданской юбкой – клеш. Ты сама руководящий сотрудник управления. Если даже я тебя прикрою, в Москве такой ситуацией заинтересуются. Как ты считаешь? Теперь ясно, что я имею в виду?
– Писать на Сергея?
– Это дело твое. Но я знаю, что если напишешь – останешься в своем кабинете. Не напишешь – попадешь совсем в другой кабинет.
– Что писать?
– О связях его со Сладковым и Кошкиным. Об антисоветских связях.
Еще скажу тебе. Нравится мне, как ты работаешь. Таких мало. Если сделаешь все как надо, заберу тебя в Москву. Там сегодня с кадрами проблем. Будешь крупной командиршей. Поняла?
– Я все поняла. Можно идти?
– Иди, Ольга.
Хлунова вернулась к себе в кабинет, села за стол и задумалась. Ситуация не предлагала ей выхода. Либо Сергей, либо собственная жизнь. Решать здесь нечего. Вариант один. Правда, на самом краю сознания какой-то тонкий голосок попискивал о верности любящих людей, но к Ольге это не относилось. Она точно знала, что никого никогда не любила и все ее увлечения ограничились юным чувством к Антону Седову, которое быстро кончилось.
Она положила перед собой листок бумаги и принялась писать
Начальнику Горьковского областного управления НКВД
СССР комиссару госбезопасности третьего ранга
Погребинскому М.И
Рапорт
На протяжении 1937 года я неоднократно обращала внимание на высказывания моего мужа Доморацкого Сергея Михайловича, который является в настоящее время начальником ХОЗУ управления. В своих высказываниях Доморацкий проявлял осуждение линии партии по усилению классовой борьбы и высказывал намерения выступить против этой линии. Мною было обращено внимание, что он часто обсуждал данные вопросы с сотрудниками управления Сладковым и Кошкиным, и они также вели осуждение линии партии. В связи с тем, что все трое имеют огнестрельное оружие, они в своих разговорах замышляли и террористические намерения против руководителей партии. Например, они обсуждали применение оружия против т. Сталина во время его речи, которая состоится 1 мая 1938 г. на Красной площади в столице нашей родины. Для этого они планировали выехать нелегально в г. Москву и добыть там пропуска на праздничную демонстрацию. В.Кошкин имеет своего родственника в управлении охраны Кремля и обещал посодействовать получению пропусков. Таким образом, сразу три вооруженных человека могли бы открыть стрельбу по руководству партии и государства. В связи с преступностью выявленных мною планов Доморацкого сообщаю в установленном порядке.
Ст.лейтенант госбезопасности О.Хлунова.2.12.37.Она положила рапорт в папку и пошла в приемную Погребинского. Начальник управления тоже не спал. В приемной его дремал дежурный офицер. Ольга сказала, что она по срочному делу и Погребинский пригласил ее к себе.
Он прочитал рапорт, устало потер глаза и посмотрел на Хлунову. Мир сходил с ума. Кровавая карусель приняла невиданный размах. Еще год назад Матвей и представить себе такого не мог. Хотя тогда становилось ясно, что дело идет именно к всеобщему сумасшествию. Бесполезно расспрашивать Ольгу о причинах написания рапорта. Ситуация была понятна. Хлунова спасала себя ценой жизни мужа. Матвей не любил Ольгу. Он считал ее кошкой, которая охотится на людей как на мышей, безжалостно и азартно. Молча взял ручку и начертал резолюцию:
Начальнику следственного отдела т. Рыбнику.
Пр. принять сигнал к производству.
Погребинский.
Когда Ольга ушла, Погребинский поднял трубку и позвонил Сергею.
Когда тот пришел, Погребинский молча протянул ему рапорт жены. Доморацкий читал иудину грамоту и ничто не шевелилось в его душе.
Весь его прежний совместный путь с супругой готовил его к подобному финалу. И вот финал этот наступил. «Тяжело-то как – думал Сергей – тяжело. Что же это за жизнь такая, за что мне все это? Неужели заслужил, Господи?» И будто ответом ему всплывали в памяти огневые первые годы революции, когда наган его работал без отдыха, когда вершился скорый суд. Он верил тогда, что это был правый суд, а всегда ли он был правым? Но Ольга… Сколько горьких открытий он с ней сделал, а ведь в упор не видел того, что обязан был увидеть.
Доморацкий вспомнил расстрел супругов Худяковых в далеком 1922 году. С наступлением зимы голод в городе обострился и чекисты применяли крайние меры для обуздания спекуляции. Тогда его группа устроила рейд в сормовский спецприемник для беспризорников и в результате обыска обнаружила недостачу продуктов. Продукты эти нашлись в каморке заведующего спецприемником Худякова, который ютился там со своей молодой женой. Сумка с двумя буханками хлеба и пакетом сахарина была спрятана на верху печки-голландки, в углублении для сушки вещей. Сергей знал Худякова по прежним временам. Тот трудился токарем в сухом доке и состоял в одной с ним партийной организации. Первая жена Худякова рано умерла и он женился на молоденькой фабричной красавице, с которой детей у него не было. В спецприемник они попросились добровольно.
Супругов вывели в палисадник и поставили к стенке. Они стояли обнявшись, прижав лицо к лицу и закрыв глаза. Пощады не просили. Сергей скомандовал группе «пли» и выстрелил сам. Жена Худякова метнулась вперед, защищая мужа, и почти весь залп пришелся на нее. Она сползла на землю, руки ее обнимали ноги мужа, а тело били конвульсии. От второго залпа рухнул муж. Он лежал, уткнув лицо в снег, но руками нащупал ее лицо и гладил его негнущимися пальцами. Снег вокруг Худяковых набух кровью, но оба никак не умирали. Никто из сотрудников группы не хотел их добивать.