— Меня просили передать тебе…

Ребус подался вперед, то же самое сделал и Флауэр.

— …что, как только появится лишнее молоко, они тебе позвонят.

Флауэр злобно зарычал, оскалив два ряда узких зубов, и отправился на поиски более легкой жертвы.

— Он заводится с пол-оборота, — сказала Шивон Кларк.

— Поэтому-то я и называю его Заводной Оранжист. [63]

— Он что — оранжист?

— Известно, что прежде он участвовал в маршах двенадцатого июля. — Ребус на секунду задумался. — А может, лучше Коп-Оранжист? — (Кларк застонала.) — Ну а что у тебя есть для меня от наших друзей-тьюхтеров? [64]

— Вы имеете в виду ребят с Оркнейских островов? Думаю, им не очень нравится, когда их называют тьюхтерами. — Она изо всех сил старалась произнести это слово правильно, но, будучи англичанкой, потерпела неудачу.

— Запомни, — сказал Ребус, — шотландское «teuch» родственно английскому «tough». [65] Не думаю, что они возражали бы, назови я их крепкими парнями. — Он подтащил стул к ее столу. — Ну, так что у тебя?

Она открыла блокнот, нашла нужную страницу.

— Забриски-хаус — это небольшая ферма. Скромный домик — одна спальня и еще одна смежная комната…

— Тут нам, пожалуй, ничего не светит.

— Увы, сэр. Нынешние владельцы ничего не знают о прежних, но соседи вспомнили, что в семидесятые годы это место арендовал человек, который называл себя Кухулин.

— Как-как?

— Мифологический воин, кажется кельтский. [66]

— И больше он никак себя не называл?

— Больше никак.

По духу это отвечало «Фактологии плавучей анархии». Кельтский хиппи. Ребус знал, что в начале семидесятых многие молодые шотландцы подражали своим американским и европейским ровесникам, отмежевываясь от общества, присоединяясь к движению хиппи. Но спустя годы многие из них возвращались и неплохо устраивались в жизни. Он сам чуть было не стал хиппи. Но вместо этого попал в Северную Ирландию.

— Что-нибудь еще? — спросил он.

— Всякая мелочь. Словесный портрет двадцатилетней давности — этого человека описала женщина, которая с детства была слепа на один глаз.

— Это и есть твой источник?

— По большей части — да. Местный полицейский констебль там провел кое-какое расследование. Он поговорил с бывшим начальником почты и еще с парой лодочников. Для доставки провизии в Раузи нужны лодки, а почтальон пользуется собственной. Этот тип, Кухулин, жил затворником, питался тем, что выращивал. Тогда ходили разные разговоры, потому что в Забриски-хаус наезжали всякие странные люди — молодые женщины, не носившие бюстгальтеров, бородатые длинноволосые мужчины.

— Местные, наверно, были в ужасе.

Кларк улыбнулась:

— Отсутствие бюстгальтеров упоминалось не единожды.

— Ну, в таком месте чем еще развлекаться?

— Там есть еще одна ниточка — констебль попытается ее размотать. Обещал позвонить сегодня.

— Ну, ждать чуда не приходится. Ты была когда-нибудь на Оркнейских островах?

— Вы не принимаете во внимание…

Ее тираду прервал телефонный звонок.

— Констебль Кларк слушает. Да.

Она кинула взгляд на Ребуса и, подвинув к себе блокнот, принялась писать. Предположив, что звонит тот самый полицейский с острова Хой на Оркнеях, Ребус принялся расхаживать по кабинету. Ему опять напомнили, почему он не годится для этой работы, почему он так не подходит для той карьеры, которую выбрала для него жизнь. Оперативный штаб по расследованию убийства действовал как конвейер. У каждого была своя маленькая задача, и каждый ее методично выполнял. Может быть, кто-то другой ухватится за ниточку, которую ты стал разматывать, а потом еще кто-то будет допрашивать подозреваемого или потенциального убийцу. Ты часть большого механизма. Ребус так работать не мог. Он хотел все нити держать в своих руках, хотел лично расплетать клубок с самого начала до победного конца. Его не без одобрения называли терьером — раз сжав зубы, он их уже не разжимал. Есть такие собаки — им приходится насильно разводить челюсти, иначе их не оторвать от горла врага.

К нему подошла Шивон Кларк.

— Есть что-то? — спросил он.

— Мой дружок-констебль выяснил, что Кухулин держал свинью, корову и несколько кур. Это была часть его натурального хозяйства. Констебль решил разузнать, что сталось с ними, когда Кухулин уехал.

— Мудрая мысль.

— Так вот, оказалось, что Кухулин продал их другому фермеру, а этот фермер ведет учет. Нам повезло. Кухулину пришлось ждать денег, и он оставил фермеру адрес в области Шотландские границы.

Она помахала перед ним клочком бумаги.

— Ты не больно-то радуйся, — охладил ее Ребус. — Речь идет об адресе двадцатилетней давности и о человеке, чьего имени мы не знаем.

— Уже знаем. У фермера и это записано. Его зовут Фрэнсис Ли.

— Фрэнсис Ли? — В голосе Ребуса слышались скептические нотки. — Уж не он ли играл за «Манчестер» в семидесятые годы? Фрэнсис Ли… или Фрэнк Ли. Хоть Фрэнсис Ли, хоть Фрэнк, моя дорогая, мне совершенно наплевать.

— Вы думаете, это тоже вымышленное имя?

— Не знаю, пускай полиция Шотландских границ выясняет. — Он оглядел помещение оперативного штаба. — Хотя нет, давай-ка по зрелом размышлении займемся этим сами.

Когда Джон Ребус по необходимости или по собственному желанию проезжал через какой-нибудь городок в Шотландских границах, ему в голову приходило единственное слово — аккуратный.

Городки эти при простенькой планировке были патологически чисты. Каменные дома без всяких изысков — никаких глупостей, все предельно просто и практично. Люди, которые скорым шагом шли из банка в гастроном, а оттуда в аптеку, были розовощеки и излучали здоровье, словно каждое утро, прежде чем усесться за фермерский завтрак, натирали лица пемзой. Местные жители двигались с грацией сельхозтехники. И какую бы женщину мужчина ни надумал познакомить со своей мамашей, она услышала бы, что он ей не пара.