— Если у тебя, Альберт Николаевич, две задницы — можешь потом кому-нибудь рассказать, о чем спрашивают на комиссии. А у меня — одна!

Он выпил водку не закусывая и исчез. Шемякин начал думать о связи между работой комиссии и количеством задниц у человека, но не успел придумать ничего основательного, потому что из-за стойки выбрался Володя и поставил перед ним телефон.

— Альберт Николаевич? — спросила секретарша директора. — Минут через пять… просят.

Хорошая была у директора секретарша, умело смягчала оттенки… И побрел Шемякин наверх, потащился с булькающей упаковкой из-под сигарет, разрисованной барханами и пальмами. Эти сигареты прозвали «Белое солнце пустыни».

Самоходов, не доставая ножками до пола, вертелся на директорском кресле, окруженный селекторами и видеофонами, за столом для совещаний расположились в два ряда члены комиссии, а для допрашиваемого оставили стул в торце этого стола. Так что Шемякин, усевшись, видел двух Самоходовых сразу: за директорским столом лысого, а на стене, в ряду корифеев, — в оксфордской квадратной шапочке. Шемякин вдруг представил, как шапочка с портрета падает на сизую морщинистую головенку живого академика, и улыбнулся.

— Смеяться будем потом! — поскреб лысину Самоходов.

— А, пока плакать хочется, господин… э… Шмякин? Пардон, Шемякин. Ага, Шемякин суд… Читали такую басенку нашего великого баснописца? Впрочем, басенка к делу не относится, это я демонстрирую память. Итак, официально предупреждаю: парламентская комиссия, дорогой господин Шемякин, — это вам не кот начихал! Самые широкие полномочия, вплоть до принятия разнообразных мер. С этим ясно? Поехали дальше. Как вы думаете, кто мог написать статью? То, что она вышла из стен здешнего монастыря, у меня сомнений не вызывает, как я уже говорил… Не стесняйтесь, высказывайте свои предположения. Все останется между нами…

Что-то хищное, как у старой лисы, промелькнуло в лице академика. Остальные члены комиссии рассеянно смотрели в стол. И эта рассеянность больше всего не понравилась Шемякину. Он вспомнил, как ему давным-давно на партбюро выговор объявляли. Пока секретарь бубнил с листа решение, остальные члены бюро вот так же рассеянно изучали крышку стола. Холодок потек у Шемякина между лопаток, и он подумал, что нельзя расслабляться после «Черномора». Сел поудобнее и положил перед собой «Белое солнце пустыни», булькнувшее на весь кабинет.

— Что у вас в коробке? — взвился белобрысый эксперт-эколог.

— Бутылка, — пожал плечами Шемякин.

— Хорошо, не бомба! — потер ручки председатель комиссии. — Давайте не отвлекаться…

— Я полагаю, — глубокомысленно начал Шемякин, — что пожарников, кабельщиков и охрану из числа возможных авторов необходимо исключить.

— Верно! — покивал академик. — Вы просто читаете мои мысли!

— Остается еще около пятисот человек, — сказал Шемякин. — Энергетики, операторы, инженеры… Вот среди них и надо искать автора статьи!

— Замечательное наблюдение, — сказал Самоходов. — Главное, очень тонкое… Н-да. Ладно. Развернем вопрос… От кого, господин Шемякин, в последнее время вы слышали критические высказывания о работе станции? Такие высказывания, чтобы они совпадали с выводами статьи?

— От многих, Иван Аристархович, — вздохнул Шемякин.

— Признаться, и сам иногда… высказывал.

— А от кого конкретно, позвольте спросить? — рявкнул сбоку белобрысый эколог.

— Да, конкретно, пожалуйста, — поднял ладошку Самоходов.

— Не помню, Иван Аристархович. — Шемякин по-прежнему смотрел только на академика.

— Попытайтесь вспомнить, — снова вмешался белобрысый. — Это же несложно, Альберт Николаевич! Давайте путем исключения… Людей, с которыми вы непосредственно общаетесь, с которыми по-дружески можно обсуждать работу станции, у вас тут не так уж много… Ну-с? Жена? Вряд ли. Она бухгалтер, и специфические проблемы ее — не интересуют. Старший оператор Мясоедов? Нет? Хорошо. Оператор Серганова? Тоже нет? Ладно. Может, оператор Баранкин?

Шемякин вынужден был посмотреть на белобрысого. Тот играл золотым карандашиком — по блокноту катал. И от этого золотого холодного блеска Шемякину стало зябко.

— Не помню, — угрюмо повторил он. — Многие говорили… Я бы не хотел, чтобы по моей рассеянности у людей были неприятности.

— А почему у людей должны быть неприятности? — Белобрысый вцепился в Шемякина, словно щенок в мячик. — За что — неприятности? Разве они нарушили закон? Ну, порассуждали, покритиковали… Как на любом производстве. Я тут, знаете ли, полюбопытствовал — заглянул в вашу мнемокарту, которую делали на последней медкомиссии. Сплошные единицы… Поздравляю! Так что на память вам грех обижаться, Альберт Николаевич…